«Да что я раскис как баба, — с наслаждением руганул он себя. — Рисковать так рисковать».
Глаза его вспыхнули, тонкие брови, изогнувшись, сбежались у переносицы — не разнять.
«Пойду. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. А вообще-то еще посмотрим кто кого», — хмуро улыбнулся Анохин и, поспешно нахлобучив шлемофон, решительно зашагал туда, откуда все слышней и слышней доносились сильные и властные, как призыв, звуки.
Фашистский аэродром был расположен на берегу небольшой карельской реки. Одним концом он выходил на ее обрывистый, поросший лесом, берег, другим — южным — упирался в ряд сопок, казалось, слившихся друг с другом. Густой темный лес да чахлый кустарник плотной стеной окружали его со всех сторон. Землянки, занесенные снегом, ютились на южной окраине; там же находились столовая, гараж, мастерские. В центре их размещался штаб, возле которого стояли автомашина, два трактора и прицеп. В стороне, за широкой канавой, несколько землянок было ограждено колючей проволокой. Это были склады с боеприпасами. Двое часовых лениво бродили вокруг них.
Кое-где длинные железные трубы коптили небо, темно-бурый едкий дым лениво полз вверх и медленно таял в высоте. По дороге, ведущей на аэродром, одна за другой плелись подводы. Они с трудом переваливались через огромные сугробы, подолгу застревая в них. Кричали ездовые, свирепо нахлестывая лошадей. Тут же, свалившись набок, торчала застрявшая в снегу автомашина. Напротив, за метеостанцией, темнела свалка разбитых и полусгоревших самолетов. На их фюзеляжах и плоскостях, вперемежку с фашистскими крестами, чернели пробоины. На торчавшем из сугроба обрубленном хвосте «мессершмитта» сидела старая ворона. Она беспокойно оглядывала это «авиационное кладбище» и, видимо, не найдя, чем поживиться, вдруг громко каркнула, шумно взмахнула крыльями и улетела прочь.
В полукилометре, на склоне крайней сопки, виднелось небольшое село. Более половины его домов сгорело, и лишь черные, обуглившиеся остовы крупных кирпичных строений да уныло глядевшие в небо высокие трубы говорили, что здесь когда-то, до войны, было крупное колхозное хозяйство. Теперь в уцелевших домах располагались гитлеровцы, жители были выселены в соседнюю деревушку.
Вокруг летного поля, впритык к лесу, на расстоянии ста — ста пятидесяти метров друг от друга, стояли «мессершмитты», одномоторные «юнкерсы» — «лаптежники», как называли их наши летчики за неубирающееся шасси, несколько «фокке-вульфов» и два «хейнкеля». Возле них суетились техники и мотористы. Они грели моторы, заливали в баки горючее, заряжали пулеметы и пушки. По аэродрому, взметая снег, сновали машины, слышался рев запускаемых моторов. Самолеты, словно огромные черные жуки, выползали из капониров, спешили на старт и, высоко задрав хвосты, уходили в небо.
Анохин, пробравшись на аэродром со стороны реки, где не было ограждения из колючей проволоки, скрываемый деревьями и кустарником, незаметно подполз к крайнему капониру и, затаив дыхание, принялся жадно следить за всем, что происходило на аэродроме. Место было как нельзя более подходящее. Отсюда, не опасаясь, что его могут заметить, он видел как на ладони все летное поле с его стоянками и службами. Теплый меховой комбинезон и собачьи унты надежно защищали летчика от холода, и он, не сомневаясь в благополучном исходе задуманного, стал терпеливо ждать удобного случая. Правда, нестерпимый голод, этот страшный враг, которого больше всего боялся Анохин, давал о себе знать. Но съесть оставшуюся плитку шоколада он не решался.
Самолетов на аэродроме осталось мало: почти все были в воздухе. Возле нескольких из оставшихся копошились механики, видимо, устраняли неисправности и повреждения, полученные накануне. На опустевших стоянках в грязно-зеленых шинелях неторопливо расхаживали часовые. Обслуживающий персонал, едва проводив машины в воздух, бежал отогреваться в шалаша и землянки.
Вскоре над аэродромом появилась группа «юнкерсов». Их сопровождала пятерка «мессершмиттов». Не делая обычной «коробочки» — полета по кругу — трое из них с ходу пошли на посадку. У одного «мессершмитта» не выпускалось шасси, выйдя из гнезд, она застряло на половине. Анохин догадался: видимо, фашистов здорово потрепали в воздухе. Притом истребители, всегда летающие или в паре, или группой, но обязательно четным числом, явно недосчитывали одного, если не трех. Их было только пять.
«Досталось, верно, на орехи», — подумал Анохин.
Тем временем «мессершмитт» с неисправным шасси низко прошел над аэродромом и, клюнув вниз носом, ударился о землю, потом подпрыгнул вверх и, потеряв скорость, свалился на крыло. К разбитой машине подбежали техники и мотористы. Через некоторое время туда подошел трактор и, прицепив самолет, потащил его к черневшему на той стороне аэродрома «авиационному кладбищу».
— Туда и дорога, — сквозь зубы процедил Анохин, — одним шакалом меньше.
Остальные машины, заполняя воздух прерывистым ревом моторов, оставляя за собой целые облака снега, расползались по стоянкам.
Капониров на аэродроме было больше, чем самолетов, часть из них пустовала, и техники, с тревогой поглядывая на небо, напрасно ожидали возвращения машин. В этот день, видимо, многим из них не суждено было вернуться. Где-то там, на востоке, за линией фронта, они бесславно догорали черными кострами.
Один «мессершмитт», севший последним, подрулил к капониру, возле которого притаился Анохин. Из кабины вылез тучный, с бледным одутловатым лицом летчик. Он наскоро отстегнул парашют и, что-то сказав подбежавшим техникам, зашагал на другой конец аэродрома, где находился штаб. Тем временем техники, проклиная погоду, то и дело оттирая побелевшие от мороза носы и щеки, принялись закатывать самолет в капонир. Старший, в погонах фельдфебеля, поторапливал их.
«Значит, летать сегодня больше не будут», — догадался Анохин.
«Да-а, — уныло протянул он, выплюнув изо рта горькую сосновую кору, которой он тщетно пытался заглушить терзавший его голод. Для него стало ясно, что день был потерян. Он пришел сюда слишком поздно. — Ну что ж, утро вечера мудренее, — успокоил он себя. — Подожду до завтра». И, продолжая следить за аэродромом и стоянками, он обдумывал, запоминал все, что могло пригодиться. От его внимательного взгляда не ускользнуло и то, что охрана часто без всякого присмотра оставляла машины, уходила к соседним самолетам или просто погреться в землянку.
Наконец стоянка опустела.
Летчики и техники, сделав послеполетный осмотр и подготовив самолеты к очередным вылетам, разошлись по землянкам. Остались одни часовые.
Анохин еще раз внимательно осмотрелся вокруг и, с трудом разминая затекшие от долгого лежания на снегу ноги, побрел в сторону от аэродрома. Начало смеркаться. На небе появились первые звезды.
Сделав большой крюк, летчик забрался в самую гущу леса. Он устало опустился на сваленную кривую сосну. С того берега сквозь шум деревьев и посвистывание ветра доносились глухие раскаты артиллерийской канонады. Стреляли дальнобойные орудия. Анохин, полузакрыв глаза, нехотя прислушивался к этим тревожным раскатам. Мысли его беспорядочно путались в голове.
… Прошло долгих два дня. Сколько исхожено дорог, истоптано снега, а он все еще здесь, в этом проклятом лесу, один, далеко от своих. Правда, в кармане оставалась еще целая плитка шоколада, но надолго ли хватит ее. А потеря сил — конец. Постепенно уверенность Анохина исчезла, она сменилась минутами сомнения, удручающего раздумья. В то утро, когда у него впервые возникла мысль захватить немецкий самолет, она казалась вполне осуществимой. Придя же на аэродром, он убедился, что сделать это будет гораздо труднее. Допустим, ему удастся «снять» охрану, часовых, захватить самолет. А дальше? Как запустить на морозе холодный мотор? Ведь это трудно, почти невозможно. Нет. Значит, нужно что-то другое.
Но что именно?
И вот над этим вопросом, терзаемый сомнениями и голодом, Анохин упорно ломал голову третью — по счету — ночь.
В полку Анохина не ждали. Из летчиков, вернувшихся со штурмовки, никто не мог объяснить толком, при каких обстоятельствах его сбили. Предполагали, что он и стрелок могли выброситься на парашютах, потому что видели, как самолет дымил. А что было дальше — никто не знал.
— Погибли, — говорили одни.
Но те, кто близко знал Анохина, в это не верили.
— Жив. Не такой Анохин парень, чтоб погибнуть. И друга он в беде не бросит. Придет, — стояли они на своем.
В этот день на аэродроме было необычайно шумно. Накануне из штаба воздушной армии пришел приказ — всем полком вылететь на штурмовку. Цель — Буян-озеро, тот самый аэродром, возле которого, голодный и усталый, одиноко бродил Анохин.
