— Я в этом не уверена!
Так, с пулеметом в руках, Скорцени и предстал перед десятком эсэсовцев, успевших рассредоточиться в фойе и у входной арки.
— Что произошло? Кто поднял по тревоге все это воинство, унтерштурмфюрер Фройнштаг?
Лилия растерянно оглянулась на своих штурмовиков и нервно передернула плечами.
— Но я считала, что вас заманили в западню и захватили, а возможно, даже…
— А что вы вдруг стушевались, дьявол меня расстреляй? — неожиданно сменил гнев на милость Скорцени. — Ваши рассуждения были абсолютно правильными. Как и действия. Но сейчас уведите своих коммандос и подождите меня пять минут. В отличие от вас, Фройнштаг, я привык прощаться с гостеприимными хозяевами.
Как только унтерштурмфюрер и ее воинство удалились за ограду виллы, сестра Паскуалина спустилась в фойе. Она была неописуемо бледна. Руки дрожали от страха.
«Да ведь она совершенно не сжилась с этой войной! — сочувственно посмотрел на нее штурмбаннфюрер, — хотя казалась куда храбрее…»
— Умоляю вас, Скорцени. Здесь больше не должно прозвучать ни одного выстрела.
— И не прозвучит.
— Что это за люди?
— Из моей охраны. Не могли же вы предположить, что я совершенно никак не подстрахуюсь. Сами-то вон какую гвардию выставили.
— А эта дама — эсэсовка — лейтенант Фройнштаг? Я не ошиблась?
— Не ошиблись, — уже мягче признал Скорцени.
— Она не должна знать, с кем вы встречались на этой вилле.
— И не узнает. Это останется между нами.
Протянув руку для прощального поцелуя, «папесса» другую руку наложила на темя штурмбаннфюрера, благословляя его на что-то, известное только ей одной.
— Простите, — остановила «первого диверсанта рейха» уже в двери. — Вы забыли спросить о том, что будет потом долго мучить вас.
— Кто сумел убедить вас, а следовательно, папу римского, что Скорцени против операции по его похищению?
— Вы, оказывается, догадливее, чем я предполагала. Но на всякий случай решусь подтвердить: вы правы. Так вот, это сделала княгиня Сардони, которая, вы уж извините, очень волнуется за вас, ваше будущее.
Слушая ее, Скорцени задумчиво кивал головой.
«О будущем. Оказывается, есть люди, которые уже сейчас думают о твоем будущем. Пора бы тебе и самому обратить взор в грядущее».
— Уверена, что страдания синьоры Сардони небезразличны вам, — с надеждой и завистью молвила Паскуалина.
«Слава богу, что этого не слышит унтерштурмфюрер Фройнштаг», — оглянулся Отто на ограду, за которой его ждала Лилия.
Они вошли в русло какой-то речушки и целое утро пробивались между ее лесистыми берегами, все дальше уходя от Днепра, в глубь украинского Полесья. Бакенов и пристаней на этой речушке не было, никакие суда здесь, очевидно, никогда не ходили, поэтому появление военного катера в селах и хуторах, которые окутывал своим чахоточным дымом угасающий мотор «сто седьмого», воспринимали как странное знамение войны.
Фон Бергер предупредил Курбатова, что запасы горючего на исходе, а пытаться пополнить его здесь — бессмысленное занятие, и они продолжали медленным ходом углубляться в ивовые джунгли извилистой речушки с безразличием странников, для которых это суденышко всего лишь временное пристанище. Пока оно двигалось, оно приближало их к польской границе — ив этом заключался весь смысл движения. К тому же в кубриках катера было куда уютнее, чем под открытым небом.
Трижды катер упирался килем в мягкие илистые отмели, однако всякий раз четверка дюжих мужиков, составлявших его экипаж, бралась за бревна, подпихивала их под днище и вновь сталкивала «сто седьмой» на глубину.
— Кажется, к нам гости, капитан второго ранга, — неожиданно доложил Власевич, войдя в небольшую каютку, в которой Курбатов, сидя за миниатюрным столиком, мудрил над картой Украины.
— Кого вы имеете в виду, мичман? — за те несколько дней, что они провели на суденышке, оба постепенно превращались в заправских моряков и даже успели привыкнуть к морским званиям, в которые сами себя возвели.
— Милиционер.
— Какой еще милиционер? — мельком взглянул подполковник в небольшой запотевший иллюминатор, за которым медленно проплывали густые папоротниковые заросли.
— На лодчонке. Прямо по курсу.
— Так, может, человек рыбу удит?
— Может, и удит, но только слишком уж нами интересуется. Надо бы уважить. Власть как-никак.
— У вас что, патроны кончились? — взглянул Курбатов на заброшенный за плечо карабин Власевича, с которым тот предпочитал не расставаться. — Уважьте.
— Милиционер все же…
— Начали раболепствовать перед местными властями? Придется списать на берег.
— Что вы, господин капитан второго ранга, традиционная вежливость моряков.
Фон Бергер уже вынужден был остановить катер, поскольку милиционер со своей утлой лодчонкой буквально перегородил русло речушки и ждал решения командира.
— Что скажешь, служивый? — насмешливо обратился Курбатов к милиционеру
— Это я вас должен спросить. Куда ж вы, не спросившись броду? Я вас еще вон, с холма заметил. Нельзя дальше, там сплошной перекат. Мель, усыпанная стволами, перепаханная корневищами деревьев. Как вы вообще оказались здесь? Вам, наверное, нужна была Припять? Так она туда, севернее, ближе к Бульбонии.
— Какой еще Бульбонии? — не понял Власевич.
— Ну, Белоруссию у нас так называют. Безобидно, шутя. Я так и понял, что вам Припять нужна. Говорят, недавно туда ушла вся Днепровская военная флотилия.
— Точно, ушла. Но у нас своя задача. Судя по произношению, ты тоже бульбон?
— Какого черта? Из местных я.
— Поднимайся на борт, здесь и поговорим.
Милиционеру было уже основательно за сорок. Левый рукав его кителя вздувался под опухлостью бинта, а на груди поблескивали медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.
— Никак, фронтовик? — поинтересовался Курбатов, вместе с Власевичем помогая старшине милиции подняться на палубу бронекатера.
— Раненый-контуженный, танками утюженный, — мрачно объяснил старшина, деловито осматривая боевые рубки речного корабля. — Списывали — да не дописали, с армейской разведки в милицию призвали.
— Стихами изъясняется, — иронично проговорил фон Тир-бах, заслонив своей гигантской фигурой вход в рубку. — Слушай, поэт, откуда здесь было взяться Днепровской военной флотилии? Днепр ведь был в немецком тылу.
Старшина настороженно взглянул на красноармейца, обратив внимание, что у того нет даже тельняшки. Курбатову вопрос барона тоже показался крайне неудачным, однако менять что-либо уже было поздно.
— Так ведь с Волги перегнали. Вы что, не военные речники, если не знаете об этом? Странно.
— Нас перегнали сюда из-под Запорожья. Только недавно укомплектовали, — строго объяснил Курбатов. — Моряками никогда не были, но в армии, сам знаешь, — как прикажут.
— Как прикажут да расскажут, путь нам минами укажут, — еще подозрительнее рифмачил бывший фронтовой разведчик, заглядывая во все рубки, все щели, словно выискивал что-то такое, что могло бы подтвердить его самые худшие предположения. — Сюда-то вы чего забрались? Может, дезертиры? Захватили катер — и?.. Шучу, шучу.
— А нам шутить некогда, — отрубил подполковник. — Приказано войти в одну из проток этой реки и устроить засаду. Есть сведения, что завтра этими местами будет проходить большой отряд украинских националистов.
— Оуновцев? Большой? В этих местах? — вмиг развеял собственные сомнения милиционер. — Что ж они, на Киев попрут, что ли?
— А все может быть.
Немного поразмыслив, старшина провел их катер еще метров триста вверх по речке, а затем через протоку вывел на какое-то лесное озерцо, довольно глубокое и большое, вполне пригодное для того, чтобы поместить даже такой большой катер.
— Тут вам и засада, тут вам и маневр. Лучших мест в этих краях не найти. Если банда подойдет, в центре озера, вон у того камышового островка, она вас не достанет.
Вежливо поблагодарив старшину за совет и помощь, диверсанты пригласили его в кают-компанию и угостили водкой.
— За что пьем? — поинтересовался милиционер, поднимая свою кружку.
— Кто за что. Лично ты, старшина, за свою погибель, — спокойно молвил Курбатов. А фон Тирбах и Власевич мгновенно выхватили пистолеты. — Советую выпить, старшина. Это твоя последняя.
— Но как же так? — ошарашенно осмотрел их милиционер. — Вы же свои, русские.
— Русские — да не свои. Но именно поэтому, что мы русские, мы и налили тебе эту последнюю. Чтобы по русскому обычаю.
Подойдя к берегу, они спустили трап на отмель и вывели фронтовика на берег. Впервые за все время, которое князь шел по землям Совдепии, ему настолько было жаль губить человека. Но не мог же отпустить его. Не мог.
