– А вот как всё происходило, – повествовал хауптшарфюрер за освещенным керосиновой лампой столом. – Идем, без всякого понятия, что там у них такое, готовы ко всему, оружие с предохранителей, в любую минуту пиф-паф. Находим несколько землянок. Охраны практически нет. Только какой-то парень дрыхнет в обнимку с винтовкой. Перерезали глотку, он и пикнуть не успел. В землянках две бабы. Одна успела выскочить наружу – ее тоже убрали, чтобы не шумела. Не молодая, да и на морду так себе, ничего особенного. Совещаемся потихоньку – не швырнуть ли пару гранат на всякий случай. Но быстро сообразили, что больше тут вояк не осталось. Взяли всех. Тринадцать человек. Двигаться не может почти никто, только четверо ногами шевелят. Санитарка и еще трое.
Нетрудно было догадаться, что произошло потом, – боевая группа вернулась на базу всего с одним пленным. Эренталь откровенно зевнул. Но рассказа не оборвал. Фельдфебель продолжил (хауптшарфюрер СС было фельдфебельским званием, и Эренталь, приглашая к нашему столу представителя нижних чинов, проявлял свойственный этой организации демократизм).
– Опять совещаемся. Что делать? Допросили на месте. Ничего интересного. Ребята кивают на вторую бабу, не лучше первой. Ну разве что моложе. Перемигиваются. Я не позволил. Поставили всех, кроме одного, на обрыв, дали залп. И надо же случиться, что трое из ходячих успели спрыгнуть как раз в тот момент, когда я скомандовал «огонь». Баба и еще двое. Стали бить по ним, одного достали, двое ушли. Моя вина, не думал, что прыгнут, обрыв был высокий.
– Не берите в голову, – махнул рукой Эренталь. – И хорошо, что одного привезли. Завтра покажем Икорникову.
– А как же иначе? Надо было бы еще и бабу прихватить, да не хотелось ребят по дороге растравливать. И она-то как раз ушла. Сука.
– Бывает, – сказал Эренталь. – Должно же хоть кому-то везти в этой жизни? Вы как думаете, господа корреспонденты?
– Должно, – ответил Грубер, не поднимая глаз от стопки из латуни.
Дальнейший разговор естественным образом вертелся вокруг бандитов и наших местных союзников. Про Гейдриха никто не вспоминал. Эренталь оказался знатоком крымско-татарского вопроса и познакомил нас с любопытнейшим, по его словам, документом – посланием членов какого-то мусульманского комитета в Симферополе самому Адольфу Гитлеру по случаю дня его рождения 20 апреля. Мне документ замечательным не показался, но под диктовку Эренталя я его переписал, чтобы использовать в очерке о верных мусульманах.
Члены писали, апеллируя, как подобает, к истории и не забывая упомянуть о братстве, единстве, освобождении, большевиках и евреях.
«К вам, великий вождь германского народа, обращает сегодня свои взоры с преддверия мусульманского Востока освобожденный крымско-татарский народ и шлет свой сердечный привет ко дню вашего рождения.
Мы помним нашу историю, мы помним и то, что наши народы в продолжение трех десятков лет протягивали руки помощи друг другу. Большевистско-еврейская свора помешала в 1918 году осуществить единство наших народов, но вы своей прозорливостью и гениальным умом сегодня в корне повернули колесо истории, и, к нашей великой радости, мы сегодня видим на полях Крыма наших освободителей, льющих свою драгоценную кровь за благо и счастье мусульман Крыма и Востока.
Мы, мусульмане, с приходом доблестных сынов Великой Германии с первых же дней, с вашего благословения и в память нашей долголетней дружбы, стали плечом к плечу с германским народом, взяли в руки оружие и клялись, готовые до последней капли крови сражаться за выдвинутые вами общечеловеческие идеи – уничтожение красной еврейско-большевистской чумы без остатка и до конца.
Наши предки пришли с Востока, и до сих пор мы ждали освобождения оттуда, сегодня же мы являемся свидетелями того, что освобождение идет к нам с Запада. Может быть, первый и единственный раз в истории случилось так, что солнце свободы взошло на Западе. Это солнце – вы, наш великий друг и вождь, со своим могучим германским народом, и вы, опираясь на незыблемость великого германского государства, на единство и мощь германского народа, несете нам, угнетенным мусульманам, свободу. Мы дали клятву верности вам умереть за вас с честью и оружием в руках и только в борьбе с общим врагом.
Мы уверены, что добьемся вместе с вами полного освобождения наших народов из-под ига большевизма».
Среди набора традиционной галиматьи о величии народов и вождей на меня произвели впечатление только «общечеловеческие идеи». Невольно представились новогвинейские папуасы, требующие торжественного съедения главарей жидо-большевизма на ближайшем людоедском митинге. Впрочем, повернутое в корне колесо тоже звучало цветисто. Доля оригинальности – и даже вызова банальному европоцентризму – содержалась в утверждении о первом и единственном разе в истории, когда солнце свободы взошло не на Востоке. По-своему изящным был сам риторический переход: наши предки с Востока – солнце взошло на Западе – и это солнце вы, наш великий друг и вождь. Похоже, усвоенная членами школа словоблудия имела восточные корни. Или это тоже общечеловеческое? В особенности если вспомнить, что писали кретины вроде Тарди и Тедески. Неужели эта скотина сегодня вновь пихается с Еленой? В то время как рогатый муженек шныряет по смертельно опасным горам и слушает рассказы пьяных фельдфебелей про убийства раненых и женщин.
Тем временем Эренталь принялся рассказывать младшим товарищам о мусульманских комитетах в Крыму. По его словам выходило, что последние играли немалую роль в мобилизации татар в германскую армию и в полицейские отряды – и именно поэтому немцы охотно шли на их создание и поощряли их деятельность. Самым активным был Симферопольский, претендовавший на то, что является главным представителем крымско-татарской нации, выразителем ее чаяний и духовных запросов.
– И много их мобилизовалось? – спросил Эренталя Грубер.
– Тысяч двадцать, – ответил унтерштурмфюрер. – Часть взяли в армию, часть в полицию и самооборону.
– А сколько в Крыму этих татар вообще? – подал голос Хазе.
– По мне, – заявил второй хауптшарфюрер, – тут куда ни плюнь, одни татары.
Эренталь отрицательно мотнул головой. Грубер вытащил блокнот и посветил в него фонариком.
– Если вам интересно, у меня есть точные цифры. Данные последней переписи.
– Кто проводил? – осведомился Хазе. – Розенберг?
(Еще когда мы шли к сторожке, Эренталь рассказал, что Хазе появился в Крыму недавно, а прежде обретался в генерал-губернаторстве, инспектируя какое-то гетто. Когда евреи ему обрыдли, блондин подал рапорт о переводе на Восточный фронт и таким образом оказался здесь. «Редкостного рвения парень, большого будущего», – похвалил его Эренталь.)
– Нет, – ответил Грубер с некоторой холодностью. – Ее провело Центральное управление народно-хозяйственного учета Государственной плановой комиссии при Совете Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик.
Пока Грубер, садистски расшифровывая все советские аббревиатуры, произносил бесконечное название, Хазе дважды успел икнуть. Удовлетворенный его реакцией, я тоже открыл записную книжку и, войдя во вкус, попросил зондерфюрера повторить наименование учреждения по-немецки и по-русски – для будущей статьи. Зондерфюрер проделал это с видимым удовольствием, закончив словами:
– Короче, ЦУНХУ Госплана при СНК СССР.
– Когда была перепись? – спросил Эренталь.
– В январе тридцать девятого.
– И сколько насчитали иванов? – поинтересовался второй хауптшарфюрер.
– Население Советского Союза составляло тогда сто семьдесят целых шесть десятых миллиона человек.
– Значит, теперь миллиона на два меньше, – хихикнул блондин.
– А то и на пять, – буркнул второй хауптшарфюрер.
Грубер возразил, обращаясь, впрочем, не к ним, а к Эренталю.
– Это было еще до присоединения к СССР Восточной Польши, Северной Буковины, Бессарабии и балтийских государств. С тех пор население выросло. Однако мы говорили о Крыме.
Эренталь кивнул. Грубер снова посветил фонариком в блокнот.
– Всего на полуострове тогда проживали миллион сто двадцать шесть тысяч триста восемьдесят пять человек.
– Тринадцать можно смело отбросить, – снова встрял второй хауптшарфюрер.
– И этого деда в сторожке, – добавил Хазе, посмотревший на Грубера с явным неудовольствием. Грубер в его сторону не взглянул.
– Что касается крымских татар, то на них пришлось двести восемнадцать тысяч сто семьдесят девять человек. То есть девятнадцать целых и четыре десятых процента. Менее пятой части.
– Точно, – подтвердил Эренталь, – мне в штабе говорили примерно то же. Двести тысяч. Так что двадцать тысяч добровольцев – роскошный результат. Отбросим половину – бабы, потом откинем стариков и детей – и останутся искомые двадцать тысяч молодых и здоровых мужчин. Мне положительно нравятся дети Пророка. А остальные, надо полагать, были евреи и русские?
