И мы поехали в совсем другое место. Нет нужды описывать нашу многочасовую дорогу. Сперва она вела меж лесистых холмов, затем петляла среди гор, сначала по шоссе, затем по каким-то сомнительным каменистым тропам, где казалось вполне естественным сверзиться в неожиданно возникавшую рядом пропасть. На дорожных постах к нам присоединялись новые люди и техника – и перед началом собственно операции наш караван состоял из бронеавтомобиля, десятка мотоциклов, двух грузовиков с солдатами и двух легковых авто – нашего «Мерседеса» и открытого «Опеля», в котором, словно бы позабыв о плачевной судьбе обергруппенфюрера Гейдриха, сидели два чина СС – хауптшарфюрер Хазе и унтерштурмфюрер Эренталь, как пояснил мне специальный фюрер Грубер.
– Всего лишь одна граната… – заметил он, глядя с восхищением на храбрых парней, блондина и шатена. Я поежился, отчетливо представив себе, как бы при случае это выглядело. Бесчувственный Юрген хихикнул. Он не сильно скорбел по умершему Гейдриху.
– Кстати, хотите развлечься? – предложил неожиданно Грубер.
– Валяйте.
Зондерфюрер вытащил записную книжку.
– Некоторые итоги изучения мною вечерних советских сводок. Перевод с русского доктора Клауса Грубера.
Под аккомпанемент севастопольской канонады зондерфюрер начал читать. Торжественным и несколько зловещим голосом, что, вероятно, должно было напоминать манеру кремлевского диктора.
– От Советского информационного бюро. В течение второго июня на фронте ничего существенного не произошло. На отдельных участках фронта происходили бои местного значения и разведывательные акции.
Я не удивился. В тот день обстрел Севастополя только-только начался – не сообщать же, в конце концов, населению о каждом массированном артналете.
– В течение третьего июня, – продолжил Грубер столь же зловеще, – на фронте ничего существенного не произошло. На некоторых участках фронта имели место бои местного значения.
В этот раз громыхнуло по-особенному сильно, что заметно усилило звучание последующего сообщения.
– В течение четвертого июня на отдельных участках фронта имели место бои местного значения и активные действия авиации. Вот видите, уже кое о чем информируют. А в целом как и положено – на Западе без перемен.
Грубер спрятал книжку в нагрудный карман.
– Надо полагать, когда мы возьмем Севастополь, они сообщат о начале штурма. Хотя, возможно, я не прав. Им же надо будет подготовить население к возможному неприятному исходу. Так что послушаем сегодня вечером.
Я ответил ему кивком.
Движение было медленным, с частыми задержками и переговорами по рации. Наконец где-то около полудня, въехав в густой сосновый лес у подножия горы, наш кортеж остановился на румынском кордоне. Румынский лейтенант отрапортовал Эренталю, солдаты поспрыгивали с грузовиков. Мы тоже вышли из автомобиля, с интересом наблюдая, как несколько десятков румын быстро разворачиваются в цепь. Появились и местные мусульманские добровольцы, занявшие правый фланг. Немцы сформировали вторую линию и топтались в ожидании, поправляя снаряжение и лишний раз проверяя оружие – винтовки Маузера, пистолеты-пулеметы «МП-40» и пару «МГ-34».
Грубер тронул меня за локоть и показал глазами на Эренталя. Тот, выпрямившись в «Опеле», говорил по рации непонятно с кем. Над высокими соснами медленно прошел небольшой самолет.
– Разведчик, – пояснил Грубер. – Тоже кого-то вынюхивает.
Самолет возвратился и снова исчез, а Эренталь всё говорил и говорил. Наконец он кивнул головой невидимому собеседнику – и махнул стеком, зажатым в правой руке.
Цепи двинулись вперед. В две линии – впереди румыны и мусульмане, следом за ними немцы. Мы с Грубером, Эренталем и румынским лейтенантом, чтобы не портить одежды, пошли по широкой тропе – вероятно, накатанной мотоциклами и велосипедами еще в прежние, довоенные времена. Она становилась круче и круче, однако благодаря изломанности оставалась всё же более пологой, чем гора. Цепям приходилось труднее. Но закаленные бойцы не роптали. Эренталь периодически отводил стеком нависавшие над проходом еловые ветви и рассказывал Груберу о львовских кабаре – он недавно вернулся из отпуска, и, похоже, провел его совсем недурно. Румынский лейтенант высокомерно скучал, а я не знал, чего больше хочу: или чтобы мы скорей дошли до места и окончилась пытка солнцем, или чтобы наш путь продолжался как можно дольше и обошлось без кровавой схватки с засевшими в чаще бандитскими формированиями.
* * *
Сторожка лесника стояла на опушке, примерно в четырех километрах от места нашего развертывания. Если бы там и находился кто-то посторонний, уйти бы он не смог – румыны, немцы и добровольцы, пробравшись между деревьями, быстро и бесшумно перекрыли все пути отхода (еще одна группа румын, по радиосигналу, двинулась нам навстречу). Тем не менее захватить удалось одного только лесника. Его допрашивали перед низким бревенчатым домиком, возле которого расселись перекусить группки румынских пехотинцев и местных полицейских. Вскоре сюда же – по пройденной нами тропинке – подъехали мотоциклисты, оставленные на кордоне во избежание лишнего шума. За ними, другой дорогой, подкатили грузовики и бронеавтомобиль.
Лесник был старым, лет под семьдесят, с почерневшим от солнца и времени лицом, без бороды. С ним говорил унтерштурмфюрер Эренталь. Он сидел на деревянном чурбане, сняв с головы измятую фуражку и постоянно вытирая платком измученное и злое лицо («Я не спал трое суток», – признался он нам по дороге). Рядом стояли двое татар-полицейских и трое немецких солдат с рунами на воротниках. Один держал канистру с бензином. Переводчиком был русский, совсем непохожий на Романкова, тоже злой и тоже измученный. До меня доносились отрывки фраз, русских и немецких. Я ухватывал смысл разговора и вскоре перестал замечать, на каком языке что звучит: одно улавливалось на одном, другое на другом. Удовольствия мне этот разговор не доставлял. Но я слушал как завороженный.
– Ты будешь говорить, старая сволочь?
– Ваше благородие…
– Говори, мерзавец!
– Ваше благородие…
– Что это, сука?
Грубер дернул меня за рукав. Похоже, разговор не нравился и ему.
– Флавио, пойдемте отсюда. Идемте же.
Я не успел обернуться в сторону зондерфюрера, потому что увидел, как лесника сбили на землю и мусульманские добровольцы с размаху принялись колошматить его под ребра сапогами. Обхватив руками голову, он жалобно закричал – и эти слова я точно услышал по-русски.
– Ничего не знаю, сынки.
– Для кого жратва в доме? – проорал Эренталь.
– Идемте, Флавио! – снова дернул меня Грубер.
– Моя, моя, моя! – кричал старик. – Ей-богу, моя!
– Врешь, ублюдок. Тебе столько и за год не сожрать! А больше ты все равно не проживешь.
У Грубера окончательно сдали нервы. Гуманитарии бывают порой невыносимо чувствительны.
– Флавио, черт побери! Мы идем или нет?
Но я не мог оторвать от Эренталя глаз. Вскочив с чурбана и вырвав из кобуры пистолет, унтерштурмфюрер выкрикнул:
– Ты знаешь, что это такое, дед?
Ответа не последовало. Эренталь показал на канистру и повторил вопрос. Дед продолжал молчать.
– Спички сюда! – крикнул унтерштурмфюрер. – У кого тут спички?
– Флавио! – Грубер вцепился мне в рукав и потащил прочь. – На черта вам это нужно видеть, всё равно писать не будете!
На этот раз я повиновался и уже за спиной услышал истошный старческий вопль.
– Деточки!
– Лей, Ибраимов! – раздался следом крик переводчика.
Стараясь не оглядываться, мы с Грубером прошли, почти пробежали мимо немцев и румын, под злобный собачий лай (даже не знаю, откуда взялись тут собаки – быть может, прятались в грузовике?), мимо тарахтящих машин и настороженных пулеметчиков в мотоциклетных люльках. Вопли Эренталя и переводчика возле сторожки стали неразличимы. Я на мгновение перевел дух. И тут же увидел отражение огня в ветровом стекле только что подъехавшего открытого «Опеля». Следом раздался дикий протяжный вой и новые крики, гораздо громче прежних.
Спустя полчаса, уже в автомобиле, Грубер, отдышавшись и глядя в сторону, произнес:
– Надо перекусить и за работу. Мой очерк ждут завтра. А ваш?
– Обойдутся без очерка, – ответил я со злостью.
Грубер повернулся ко мне.
– Не валяйте дурака, вы же профессионал. У всех своя работа с собственной спецификой. В отличие от нас, этим парням не нужно постоянно врать. Они озабочены исключительно поисками истины. Коньяк?
Я кивнул.
* * *
Разведсамолет летал не напрасно. В нескольких километрах севернее ему удалось засечь странный дым. Стремительно переброшенная в район боевая группа нашла там земляные постройки с ранеными русскими.
Об этом я узнал позднее от командира группы, который, как и Хазе, носил звание хауптшарфюрера. Мы ужинали с ним, Эренталем и Хазе в татарской деревне, куда наш отряд спустился незадолго до заката. Поселение представляло собой настоящую крепость – ощетинившуюся пулеметами, с укреплениями из мешков с песком, с контрольными постами на въездах и наблюдательными вышками. С гарнизоном из немецкой полиции и местной самообороны. «Это место относительно безопасно, – приободрил Эренталь окончательно упавшего духом Грубера. – Крупные силы, повсюду наши люди, население к нам расположено». Впрочем, я населения не заметил. Жителей в деревне практически не осталось, лишь самые благонадежные. Прочих выселили, чтобы освободить жилье для гарнизона и обезопасить себя от неприятных неожиданностей.
