— Люк, — сказал он хрипло. — Наберите номер ракетного бункера. Я хочу говорить с полковником Исуповым. Он сейчас там.
Трубка была немедленно приткнута к щеке генерала.
Он сделал последнюю затяжку и смачно выплюнул окурок в пепельницу, будто это была персиковая косточка.
— Исупов!
— Да, — потусторонне, глухо раздалось в трубке.
— Вы понимаете, что мы начали игру с козырей?!
— Да.
— Сколько самолетов у нас в резерве?! Ни одного?!
— Да. — Исупов не отличался разнообразьем ответов.
— Что вы предлагаете?!
— Спокойно, генерал. — Голос Исупова был неожиданно мягок и успокаивающ. — Без крика. Слезами горю не поможешь. Я рассчитываю на правильное направление ударов. Нанесенье точечных ударов по заранее намеченным объектам, точно рассчитанное, должно принести нам успех операции. Больше оптимизма, генерал. Конечно, у противника количественное превосходство. Но, как вы помните из всей истории долгосрочной Зимней Войны… — он зевнул!.. о ужас, он зевнул в трубку, он не выспался, он смеялся над ним, Ингваром!.. — мы всегда побеждали за счет героизма. Русский солдат герой. Он и на Зимней Войне герой. Однако…
— Что?!
Генерал Ингвар плохо скрывал свою ярость.
— Я, вместе с Диспетчерами, направил наши самолеты туда, куда надо. Думаю, что к полудню основные склады оружья врага будут нами уничтожены.
— И это все?! А противоракетная защита?! Если они сейчас, через минуту, ударят крылатыми… ведь они, эти крылатые сволочи, огибают горы, Исупов, сторожевые вышки, телеграфные столбы!..
— Радуйтесь, дорогой мой генерал, что это не Армагеддон, а горы. Армагеддон будет уничтожен… если будет… отнюдь не бомбовыми ударами и не крылатыми ракетами. Они найдут оружье поабсолютнее. Они уже его нашли.
— Что?!
Вопль генерала в трубку был громоподобен.
— Вы думаете, там будет гореть огонь? Пылать пожарища? Верещать в огне заживо сгораемые жители?
— Прекратите, Исупов!
— Мы не увидим оружья. Оно само увидит нас. Отыщет. И поразит.
— Что вы мне по связи несете библейщину какую-то!.. Мистику!.. Выражайтесь точнее! Прекратите ваши сказки! Я сам знаю…
Он осекся. Лицо Леха, все в шрамах, как живое, замаячило перед ним в табачном дыму. Самолетный гул висел и плыл за морозным окном.
Синий экран светился, легко потрескивал. Красные стрелки красными рыбками ходили по синей воде взад-вперед, сшибались, слетали вон, за пределы квадратного пространства.
— Хорошо. Я больше ни о чем вас не спрошу. Пусть мы все сдохнем здесь. Я изучил карту, я разработал стратегию, я отдал приказы, и извольте, Исупов, их выполнять. Кстати…
Он щелканьем пальцев попросил у Люка еще сигарету.
— …кстати, нет ли у вас на примете, там, рядом с вами, в части… такого хорошего молодчика, умеющего драться — и по-восточному, и всяко-разно, знающего английский… желательно — еще европейские языки… ну мало ли, мамочка в детстве учила, в хорошую школу ходил… честного, ловкого, да еще чтоб язык за зубами умел держать… словом, такого…
— Героя?..
Голос в трубке попахивал искренней насмешкой. Ингвар затянулся, как жаждущий в песках отхлебывает воду из кружки. Утер пот с губы тылом ладони.
— Смеетесь. Да, героя.
— Зачем вам он? Зачем вы даете мне такой заказ во время боя, исход которого неизвестен, хоть я и оптимист?..
Ингвар глотал дым, выплевывал его. Глаза его были прикрыты морщинистыми, как у старой черепахи, складчатыми веками. Он думал: говорить Исупову — не говорить.
— Видите ли, полковник, — медленно изронил генерал, и веки его медленно, пугающе приподнялись, и из-под складок старческой одрябшей кожи глянули две голубых прицельных холодных звезды, — я тоже, в некоротом роде, мистик. Я знаю, почему началась Зимняя Война. Зачем она идет так долго. И за что.
— Ну и…?
Никакого удивленья на другом конце провода. Никакого возгласа: да ты, генерал, сумасшедший!..
— … и мне нужна рука. Мне руки нужны. И ноги. Человек, который поможет мне. Поможет сделать…
Яростный рев самолета за окном прервал разговор Ставки и бункера. Ухнуло рядом, стекла задрожали. Генерал не шевельнулся в кресле, продолжая сжимать трубку в руке, сигарету — в другой. Люк подошел к столу. Уставился в экран. Громадная красная вспышка закрыла голубизну, перечеркнула бегущие кровавые строчки, светящимся червем ползущие по синему фону. Красное — кровь. Синее — небо. А белое? Белое — что? Белое — снег?!.. Лед?!..
— Ау!.. Исупов!.. Разъединили!.. К черту!.. Они взорвали кабель… К чертям собачьим!..
Люк нажал несколько клавиш на серебристой клавиатуре. Провода змеились перед ним на столе, вокруг ножек кресел, за спиной, на подоконниках. Почему они не могут стереть Ставку врага с лица земли одной-единственной ракетой?! Красиво жить не запретишь. Исупов малый не промах. Как говорит с генералом. Как с ровней. Никакой субординации. Какой крепкий табак этот генеральский. Покуришь — как пьяный, шатаешься.
Ухнуло еще и еще раз. Дом трясся до основанья, как при землетрясенье.
— Генерал!.. В укрытье!..
— Пошли к черту. Я сдохну в Ставке. Бутерброд мне с севрюгой, Люк. И рюмку водки. Там осталась еще рыбка… в морозильне?..
Стреляют!.. Они стреляют с гор, дальнобойными…
Заходи справа!.. Ложись!..
Ребята, у меня девушка в Сосновке осталась… чудненькая такая… а-а-а-а!..
Готов. Юргенс, бери его за ноги. Тащи. В пропасть!.. Сюда. К обрыву. Эх, не дай Бог…
Самолеты летели над ними, ревели, как стадо гигантских небесных быков. Стреляли пламенем. Бомбы падали на гольцы, разрывались с диким грохотом, вскапывая до сердцевины твердую мерзлотную землю. Солдаты копошились около зенитных пушек, обжигали ладони о горячие от непрерывных выстрелов пушечные железные стволы. Кедрач шумел под неистовым ветром, а утро выдалось ясное, величественное, морозное, кристальное, как светлая музыка, как взгляд с берега Байкала в толщу синей лучезарной воды. В такой-то праздник природы — бойня.
Ребята… всех не перебьют… ну не быки же мы!..
Они хотят именно всех перебить. И завладеть. И наставить здесь, в наших горах, своих…
Ло-о-о-ожись!.. Падает…
Снаряд упал прямо рядом с цепью солдат, рассыпавшихся по горному заснеженному склону рядом со старым, полуразрушенным Дворцом. То ли Дворец, то ли Дацан. Крыша выгнутая, как кошкина спинка, восточная, в загогулинках, а сам мощной кладки, великолепной архитектуры, и окна широкие были во время оно застеклены сверху донизу, да ветер, да Война, да камни вездесущих мальчишек стекла повыбили, и сквозняк гулял по мертвым анфиладам, и култук, баргузин и сарма выдували остатки забытого человечьего тепла, и белки, запрыгнув из тайги, роняли на паркетный пол старые расписные фарфоровые китайские вазы, хрустальные горки, нефритовые статуэтки, и окрестные крестьяне растаскивали на украшенье староверских изб картины, висевшие по стенам, писанные маслом на холсте: а на одной картине — загляденье девочка стояла, так любовно изобразил ее художник, такие серенькие, ласковые, прозрачные глазки светились у нее, а русые, золотистые, как пшеница, волосики были забраны на темечке в пучок… и кружева на запястьях, кружева по краю юбки… она во Дворце плясала… ходила вдоль зеркал, брякала по клавишам спинетов и роялей… да, они были богатые, они были Цари, а мы все вокруг были бедные, ну и что?!.. и разве из-за этого Зимняя Война…
Солдаты скорчились на мерзлой земле, свернулись в судорожные клубки, схватились за животы, за головы, пряча от осколков свои жалкие жизни, и покатились живыми бочонками, укутанными в болотный брезент, по каменистому заметенному склону вниз, спасаясь от огня. Юргенс при взрыве находился ближе всех ребят к сгустку ужаса. Земля, камни, осколки полетели ему в лицо, но ни сердца, ни печени, ни артерий, жизненных жил, не задели; он катился по склону горы, и осколки летели ему в спину и грудь, и он кричал от боли, от страха, от того, что думал — он уже умер и уже в Аду. Он и думать не думал, что человек от боли так громко кричит; что боль может быть непереносимой. Он думал, что человек выдюжит, выдержит все. Ему было стыдно себя, но он кричал. Катился, и кричал, и плакал, и камни горы впивались ему в лицо, залитое кровью и слезами, и рядом с ним катились солдаты, его друзья. Он понимал, что сейчас из неба упадет еще один огонь, и этот уж точнехонько будет последний.
И, когда раздался свист и вой, он лег животом на землю, вжался в нее, прижался к камням всею грудью, всем мужским естеством, всеми бедрами и локтями, пытаясь обнять землю, стать самой землею, — только не надо! Не надо сейчас! Не надо…
Раздался еще один взрыв, и опять рядом с ним. Взрывной волной отбросило его. На время он перестал слышать, видеть и чувствовать.
Голос донесся до него, словно бы с того света: контузило парня!.. контузило… На носилки бы его…
