Из страха перед этим страхом люди тогда кончали самоубийством, точно так же, как и позднее в дни насильственной репатриации. В этом затянутом психологическом узле нельзя было обнаружить отсутствия мужества вообще. В боях за освобождение Праги солдаты и офицеры дрались, как львы, может быть, потому, что дрались против немцев.
Но эти же самые солдаты и офицеры фактически не оказывали никакого сопротивления, когда два дня спустя в их ряды стали просачиваться сначала в одиночку, а потом небольшими группами советские агитаторы и пропагандисты, зовущие переходить на ту сторону, т. е. на верную смерть. Болезнь — размагничивающейся воли, апатии — можно было видеть в те дни за немногими исключениями и на членах руководства и, пожалуй, чем выше, тем больше.
На каждом отражается это по-разному, но у всех один общий, еле уловимый штрих- обреченности, обреченности и дела, которому были отданы все силы, все лучшие чувства и мечты, и обреченности личной.
Не потому, что о погибших принято говорить или хорошо, или ничего, нужно констатировать, что ни обывательского малодушия, ни раскаяния, ни каких-либо забот о спасении своей жизни не было проявлено почти никем. Боль за большое общее дело заглушала всё.
Обаятельный, для всех доступный, отзывчивый и добрый Василий Федорович Малышкин осаждаем в эти дни бесконечным количеством людей, потерявших голову.
Среди них и друзья, и вчерашние враги. Для каждого из них находится у него и слово ободрения, и помощь, но над всем этим, как натянутая до отказа струна, боль за общее дело, поставленное волею судеб на край гибели.
Рыцарски непреклонный, волевой и целеустремленный Михаил Алексеевич Меандров предпринимает героические усилия для осуществления своего плана — устремления воинских сил и кадров Движения на юг, на соединение с партизанами Драже Михайловича, чтобы потом вместе с ними бороться за освобождение Югославии и вместе идти дальше. Он был всегда сторонником так называемого южного варианта, т. е. при удаче выступления двигаться к южной границе России, через Болгарию и Румынию, в которых коммунизм к тому времени уже показал свое лицо, а не на север через Польшу, как думало большинство.
Георгий Николаевич Жиленков, раньше всегда собранный, всегда работоспособный, отчетливый и пунктуальный, в эти дни неузнаваем, ко всему равнодушный, отсутствующий.
Если верить молве, два человека из всех известных мне сломились под тяжестью тех трагических дней и пошли с повинной к врагу, к большевизму — генерал Благовещенский и генерал Закутный.
Первый — человек тяжело больной, всегда раздраженный, активного участия в Движении никогда и не принимавший.
Второй был заведующим отделом Социальной помощи. Закутный в те последние дни неуловимо ускользающий от всякого разговора и не смотрящий в глаза. Говорят, позднее он явился сам к советским офицерам со списком известных ему участников Движения. Если это было так, то в те дни эти списки он, наверное, и составлял. Если это всё верно, то можно почти утверждать: ни тот, ни другой не были советскими агентами.
Их сломили последние дни и толкнули на этот шаг. То, что потом они были убиты вместе со всеми другими, в какой-то степени подтверждает это предположение.
При мимолетных встречах в те дни со многими знакомыми и друзьями я всегда невольно вспоминаю рассказ моего друга, серба Ратки Живадиновича, слышанный мной в Вене, и последние слова этого рассказа: «Отлетела душа». Рассказ настолько характерный и интересный для понимания массового психоза, что привожу его целиком.
— Через несколько дней после первого удара по Югославии, — рассказывал Ратко, — несколько рот 2-го Железного полка Югославской армии, так же без руля и без ветрил, как и многие, бродили по Сербии. 2-ой Железный был одним из лучших полков армии, в скитаниях не пошатнулась дисциплина, не было заметно никаких следов разложения.
Однажды отряд — это было около восьмисот человек — остановился на горной дороге на привал. Остановился, как полагается воинской части в боевой обстановке: выставили во все стороны патрули и заставы, оружие в полной готовности — враг мог появиться с любой стороны и неожиданно. Солдаты расположились по обочинам дороги, готовить пищу, офицеры собрались небольшими группами, чтобы обсудить положение.
Вдруг из леса, километрах в трех от расположения части, появился мотоциклист, с большой быстротой едущий по направлению к отряду. Ближе, ближе, все смотрят в его сторону и вдруг узнают — немец. Вот уж он в нескольких сотнях метрах, виден уже совсем отчетливо зеленый плащ, каска на голове и автомат на груди… Еще ближе. Не сбавляя скорости, подъехал к нам и, лавируя между стоящими на дороге солдатами и офицерами, проехал вдоль всей части. Минута, и он уже скрылся за поворотом дороги…
Ни один человек не пошевелил пальцем… Можешь ты понять этот психологический шок? — заключает свой рассказ Ратко. Не подлежит никакому сомнению: появись на горизонте большая немецкая часть, открой она огонь по отряду, и солдаты и офицеры оказали бы героическое сопротивление и дрались бы с ожесточением. А вот проехал один человек на мотоциклете, и как будто бы душу вынул, разложил несколько сот человек в течение двух минут.
На отряд этот, конечно, нужно было поставить как на боевую часть — крест. Оно так и произошло: через несколько дней он рассыпался на небольшие группы, а те растаяли совсем… Душа отлетела, друг мой, и это самое страшное, что может произойти с делом.
Отлетела душа. Можно задаться вопросом: ну, а что было бы, если бы не отлетела? Трудно сказать, как развивались бы события, если бы первая дивизия из Праги устремилась не на юг, а прямо на восток, навстречу дивизиям маршала Конева. Или если бы она, не сворачивая на Прагу, соединилась бы где-то в Австрии с остальными частями Движения и вместе с ними прорвалась действительно на Балканы?
Трудно сказать, может быть, это действительно только затянуло бы агонию, может быть, был бы какой-нибудь другой результат. Исключая момент политический, а он был главным шансом и единственной надеждой Движения на успех, вооруженных сил Освободительной армии было бы достаточно, чтобы очистить Югославию и от частей Красной Армии, и от партизан Тито. 80 тысяч четников Драже Михайловича, части генерала Недича и Дмитрия Лётича превращались бы автоматически в национальную армию независимого государства Югославии. И если под натиском сил Коминтерна смогла отстоять свою свободу Греция, то почему не отстояла бы ее для себя более сильная Югославия. А оттуда недалек путь и до южных областей России…
Объективности ради нужно признать, что для первых шагов Движения последние дни войны были самыми невыгодными днями. Кончалась многолетняя и тяжелая война. Красная Армия, как и весь народ, была в ожидании эволюции советского строя в сторону демократических свобод, в сторону «послабления», как определяли эту эволюцию солдаты и офицеры, переходившие до последних дней на эту сторону. Переходившие только потому и переходили, что в «послабление» не верили…
При подведении итогов вполне естественно напрашивается вопрос — если было уже слишком поздно, если было уж очень мало надежд на успех, стоило ли начинать всё дело в целом. Не напрасно ли принесено столько жертв. Нельзя ли было бы их избежать, если бы Освободительного Движения не было вообще?
Начинать или не начинать дело было нельзя, этого никто не решал и никто его к жизни не вызывал — оно началось само по себе в тысячах разных мест в первые же дни вторжения немецких армий в Россию. Начавшее формироваться потом, после опубликования Манифеста, начавшее принимать организационные формы Движение было только завершением тех процессов, которые начались в первые дни войны и появление которых обусловлено и вызвано самим советским строем.
У Движения последнего периода его жизни, после 14 ноября 1944 года, есть свои бесспорные заслуги и перед русским народом, и, об этом можно будет сказать позднее, но мы надеемся, что и перед всем свободным демократическим миром. Перед народом, потому что за последние, особенно тяжелые месяцы, удалось облегчить судьбу русских людей как в самой Германии, так и в странах ей союзных, удалось спасти многие тысячи человеческих жизней как военнопленных, так и рабочих.
Движению удалось помешать немцам использовать русский антибольшевизм в своих немецких интересах в таких масштабах, в каких они использовать его могли и в каких использовали в первые месяцы войны. Активным антибольшевикам, каких немало было в России и раньше, а сейчас стало бесспорно еще больше, Движение дало в руки идейное оружие, назвало идеалы и цели, к которым нужно стремиться в борьбе за освобождение народа.
Заслуги перед человечеством больше. Представить только на момент, что русский антибольшевизм никак не обнаружил себя и не проявил во время минувшей войны, представить, что народ, как один человек, стеной стал бы за советским правительством и шел с ним до дня победы, представить, что, не поддержанные морально, не подкрепленные в правоте своих антикоммунистических убеждений, русские люди, оказавшиеся в Европе, по первому зову Сталина вернулись бы к нему, а это могло произойти, если бы не было такого фактора, как организованное Движение.
