Предисловие
«История, которую мне рассказала моя мама, а ей ее отец. Это было в начале войны, когда немцы наступали, отряд деда разбили и двое солдат сдались немцам. Пантелей Ильич спрятался на поле пшеницы, которая была тогда выше пояса.
Вдруг он услышал немецкий разговор, притих и думает, что если заметят, то в плен не дамся, есть в руках саперная лопатка, тукну по голове и всё, кирдык! Но немцы прошли мимо, голоса их стихли.
Так дед избежал неминуемой смерти. На протяжении всей войны ему как-то везло, говорят, в рубашке родился. Бывало, говорил, что бежал в атаку, а рядом со солдат, глянет, того убило, а дед живой, вот так-то, то ли Бог его берег, то ли ещё что-то. После того, как его солдаты сдались в плен, деда отправили в штрафную роту к Рокоссовскому. Но и там он выделился отличной службой, получил медали, какие точно не помню», – рассказ моей троюродной тети о прадедушке Пантелее.
По возможности, я пыталась передать в данном сочинении тогдашние события. Информации было дано не так много, что-то где-то додумано, о чем-то читала из различных источников, что было в такое время и ситуации.
Моего деда зовут Конюков Василий Пантелеймонович, он является старшим сыном Конюкова Пантелея Ильича. Я являюсь родной внучкой Василию. Родился дедушка 11 марта 1951 года по документам, на самом деле он родился годом ранее. Он родился и вырос в хуторе Петровский, Чернянский район Белгородской области. Его первым и единственным сыном является мой отец, Конюков Роман Васильевич.
Уже в течение двух лет я собираю информацию про своих прадедушках и прабабушках, которые хоть как-то соприкоснулись с Великой Отечественной войной. Я пишу про них небольшие сочинения и рассказы, чувствую гордость за своих родных и считаю своим долгом увековечить их память хотя бы на бумаге.
– Андрей! Дмитрий! Есть тут кто-нибудь живой? Ох, как же звенит в голове. О нет, ребята, ребята!
Лежали два парня возле меня, у них были открыты глаза и настолько пронизаны жизнью, что я не верил в происходящее: Ну не бывает у мёртвых такого взгляда. Я начал орать и судорожно нащупать пульс у каждого по очереди. Но я не почувствовал ни единой пульсации.
– Пантелей? Пантелей Ильич ты ли это?!
Я вздрогнул, когда услышал родной голос, это был Иван. Подскочил и ахнул от резкой боли и головокружения, но начал двигаться в сторону голоса. Выглядел мой товарищ, мягко говоря, не очень. Хотя я наверно не лучше его был…
Иван младше мне на два года, но у него уже виднелась седина на виске, он был весь в земле и пшенице. Его форма была вся разорвана, грязная, но больше всего в глаза бросалось большое красное пятно под правым боком. Он был ранен. Только один Бог знает, сколько мы пролежали, пока по нам вели стрельбу, и пока мы очнулись.
– Иван, как ты? Что случилось? Где командир?
– Пантелей, командира отбросило от взрыва в четырехстах метрах от нас, не известно жив ли он. Что делать будем? – каждое слово как будто отдавалось сильной болью ему в бок и он морщился, но терпел.
– Нужно поискать, может, кто-то из парней выжили, и им нужна помощь. У тебя остались капсулы обезболивающего? – я попытался сесть на землю.
– Да, три капсулы морфия.
– Вколи себе, пока не пришла помощь. У командира была телефонная аппаратура?
– Да.
– Надо его найти и передать ближайшим взводам об обстреле в пшеничном поле и о большой потери отряда возле города N. Морфий начал действовать?
– Да, уже лучше. Нужно чем-то перевязать, поможешь? – от слова «поможешь» он опустил глаза и скривил лицо, как будто ему было противно просить у меня помощи.
– Да, конечно, – оторвав рукав от рубашки мы перевязали ему бок. – тебе помочь подняться?
– Нет! – он грубо оттолкнул мою руку и начал вставать сам, прикусив губу. Когда наши лица стали на одном уровне я смотрел только на его губы, у которых струйкой текла алая кровь.
– Сам можешь идти?
– Я буду опираться на автомат, не переживай, спасибо. Наши дальнейшие действия?
– Я пойду искать командира, а ты поищи выживших парней. Если услышишь что-то подозрительное, ляг на землю и притаись.
– Я не помню, чтобы тебя кто-то назначал старшим. Зачем нам тогда выдали автоматы, старичок? – он ехидно улыбнулся, взмахнув автоматом, но в знак согласия кивнул, и мы двинулись в разные стороны.
Минут двадцать я искал своего командира. Нашел его у края поля, с неестественно вывернутыми конечностями. Страшно.
К нашему, с Иваном счастью телефонный аппарат не был сильно поврежден. Я, немного повозившись, смог вызвать помощь, которая была ближе к нам. На машинах им до нас добираться часов шесть или семь, когда они доберутся, будет уже почти утро.
Нам сказали, не отходить от места обстрела дальше одного километра, но нам и некуда было идти. Я не понимал, что нам с Иваном делать все это время: костер было опасно разводить, мы даже не успели убедиться, что новой угрозы не будет.
Я сел на землю голову положил на колени. Вдруг накатила жуткая усталость, меня начало клонить в сон, голова разрывалась от воспоминаний недавних событий.
Нас подорвали и расстреляли немцы, на часах было примерно два часа дня, на нас светило солнце, его лучи прорывались сквозь дым и облака. Мы даже не успели никак отреагировать на атаку.
Пшеница подо мной вся в крови, только кровь была не моя. И тут-то возле себя и нашел своих товарищей – Андрея и Дмитрия. Они были ребятами, с кем мне более-менее было приятно общаться. Их форма превратилась в ошметки от большого количества попавших в них пуль.
Обстрел начался с правого фланга, пострадали больше всех третья и вторая шеренга, я стоял в первой. Не знаю, повезло ли мне или это проклятье, лежать и дышать, но видеть своих товарищей мертвыми. У меня из ушей маленькой струёй идет кровь, в глазах и во рту каша из песка и пшеницы, размоченная кровью. «Интересно, я умер? Где все?», единственное, что крутились у меня в голове. Наша рота шла на вызов о помощи до города
