— Я все понимаю, господин офицер. Но нет ничего, откуда я возьму…
— Молчать! — Фашист ударил Лели по лицу.
Председатель шатнулся, в глазах его блеснула такая жгучая ненависть, что фельдфебель машинально отступил от него и руку положил на кобуру парабеллума.
Но Лели быстро справился с собой и низко склонил голову:
— Я готов сделать все, господин офицер, но откуда взять столько?
* * *
Старая лесная дорога. По обочинам мелкий кустарник. Оттепель. На желто-буром снегу — ни единого следа. Тихо. Журчит талая вода.
Оглядываясь по сторонам, устало плетется путник: маленький, сгорбленный, с палочкой в руках, едва передвигает ноги.
Часовой, притаившись в густых зарослях, внимательно следит за ним, еще не решаясь остановить этого странного, неожиданно появившегося в Большом лесу прохожего.
Дорогу перерезает тропа. Свежие следы! Старик нагнулся, присматривается.
— Стой! Руки вверх! Руки вверх, папаша! — Парень в стеганке навел автомат.
— Убери-ка свою штуку. Скажи лучше, сынок, ты партизан? — устало спросил старик, с надеждой глядя пареньку прямо в глаза.
Задержанного привели в лагерь к штабному шалашу.
— Товарищ командир! — крикнул паренек с автоматом.
Из землянки вышел Македонский. Он зыркнул на старика и ахнул:
— Постой… постой… Неужели?! Григорий Александрович! Вы ли это, господи?!
— Я, я… Видишь, я, — бухгалтер обнял командира.
Михаил Андреевич поил чайком бывшего своего учителя.
Старик пил и, наверное, не ощущал вкуса кизилового настоя. Он во все глаза глядел на смуглое, дышавшее лесной силой лицо командира.
— Ты совсем не такой, а? Помнишь курсы? Я же говорил: «Не выйдет из тебя настоящего бухгалтера!»
— Работал же, Григорий Александрович, — улыбался Македонский.
— Да ты из тех, кто дело делает, но душа твоя не в конторе сидела. Признайся, Михаил Андреевич? Помнишь, в тысяча девятьсот тридцать девятом году я проверку тебе делал? За дело я тебя ругал, а?
— Ругали правильно. Только это прошлое. А вот неожиданность встретить вас здесь, в лесу. Вы по городу боялись ходить, Григорий Александрович!
— Ох и боялся… Да меня можно щелчком свалить, куда уж!.. И сейчас боюсь. А за пять дней такого труса дал, что под конец перестал понимать, где страх, а где нет. Следов-то ваших не найдешь. Шел и шел. Решил найти или ноги протянуть. Без вас нам нельзя. Слушай, Миша… Важное дело к тебе привело.
…Темной ночью отряд в полном составе поднялся с Большого леса и тихо-тихо перешел через дорогу Бахчисарай — Бешуй и на рассвете залег в густом прилеске, в двух километрах от Лак.
В окошко председательского дома настойчиво постучались.
— Кто там? — встревоженно спросил Лели.
— Это я, Григорий Александрович.
— Господи, вернулся! Сейчас, одну минуту — оденусь.
— Принимай гостей, — бухгалтер пропустил вперед закутанного в плащ-палатку широкоплечего человека.
— Здоров, председатель!
— Македонский! Ай да молодец… — У Лели кровь прилила к лицу от радости.
Они знали друг друга мало, иногда виделись только на районном партийном активе, но вряд ли кто чувствовал в жизни такую близость, какую они ощутили сейчас.
Большие дела немногословны.
Решили так: перегнать отряду сейчас же сто овец, муку, картошку, табак.
Фельдфебелю замазать глаза: на первый случай собрать несколько яловых коровенок, вина, готового вот-вот стать уксусом, пару десятков шелудивых баранов.
Немного увлеклись, но комиссар остудил:
— Надо подумать и о завтрашнем дне! Женщины, дети… О них подумать.
Положение, конечно, было очень сложным — Македонский понимал, но слишком большая осторожность комиссара не очень была ему по душе.
— Не будем предугадывать события, — сказал он.
— Нет! Будем! И я предлагаю так: начать эвакуацию Лак. Стариков, детей, женщин — в степные районы.
— Правильно! — первым поддержал комиссара бухгалтер.
Как ни хотелось сохранить в деревне то положение, которое было до сих пор, но с трезвой логикой Черного нельзя было не считаться.
Уже через день по пропускам, привезенным председателем из Керменчика тут он полностью пользовался правом бургомистра, — многие семьи стали покидать родные места. Делалось это осторожно, без шума, чтобы не встревожить оккупационные власти.
Дальнейшие события развернулись следующим образом.
Фельдфебель снова появился в Лаках. С ним были офицер, бледный, моложавый, с хлыстом, и толстенький напудренный румын в огромной четырехугольной фуражке. Они внимательно осматривали деревню. Рядом шел Лели и семенил Григорий Александрович с инвентарными книгами, потребованными моложавым офицером.
— Где хозяйство? — отрывисто спросил офицер на чистом русском языке.
— Вот в деревне все и хозяйство. Скот угнали, так что ничего не осталось. Да не так уж много и было. Колхоз маленький, всего шестьдесят дворов.
Офицер круто повернулся к Лели, подошел ближе и уставился на председателя глазами.
— Вот что, дорогой бургомистр. Что такое ваш колхоз — знаю. Сам был агрономом в Фрайдорфе. Слыхал, наверное, про такую колонию в Крыму? Мне нужна правда! — раздельно сказал немец.
— Я приготовил, что мог, господин офицер, — Лели показал на скотный двор, где стояло несколько тощих коров.
Офицер из Фрайдорфа никакого внимания на коров не обратил, остановился у правления.
— Деревня вполне обеспечит всем необходимым вашу часть, господин капитан, — обратился он к улыбающемуся румыну. Тот поддакивал, но, видно, ничему не верил. — Староста! — подчеркнуто сказал офицер. — Деревня будет кормить румынскую часть. Мясо, вино, хлеб и все остальное…
— Но, господин офицер!
— Молчать! Я знаю, что ты коммунист, но также знаю, что ты расчетливый хозяин. — Немного подумав, немец добавил: — И не болван. Если не хочешь болтаться на веревке — будешь делать. Да знай: нам известно, что большевики отсюда ничего не вывезли. Ясно?
Немцы уехали.
Основная часть Лак была тайно эвакуирована. Македонский и Черный привели отряд в Лаки, теперь уже, скорее, в то место, где при случае не так уж опасно принять и бой.
Для бахчисарайцев это была первая за несколько месяцев ночевка под крышей.
Партизаны мылись, стирали белье, брились.
Днем же отряд снова отсиживался в прилесках, откуда летучие боевые группы в составе трех или четырех самых отважных партизан уходили за Бахчисарай на магистраль Симферополь — Севастополь.
Они молниеносно налетали на одиночные фашистские машины и заставляли фашистов держать на этом участке сверхусиленную охрану.
А через несколько дней в Лаки пришла первая небольшая румынская команда во главе с унтер-квартирьером. Румыны, грязные, усталые после штурма Севастополя, плакали, ругали фашистов и своего Антонеску, напропалую пьянствовали и не замечали вооруженных людей, посещавших деревню.
Правда, значительно позже мы узнали: замечали, но делали вид, что кругом полный порядок.
Вскоре в деревню пришла румынская рота приезжавшего ранее румынского напудренного капитана. Начались повальные обыски, — разумеется, безрезультатные. Время врагом было упущено: все, что было, попало в партизанские руки и спрятано в надежном месте. Капитан ругался, бил солдат, особенно унтера, которого трезвым так никогда никто и не видел.
Уже с утра тревожно было на улицах деревни. Лели и Николай Спаи побежали в дома колхозников, которые еще задержались в Лаках.
— Уходите скорее!
Кое-кто не успел.
На трех машинах нагрянули каратели. Командовал ими бледнолицый агроном из Фрайдорфа.
Небольшую группу колхозников согнали в клуб. Начался допрос:
— Где скот? Почему пустые сараи? Где, наконец, народ?
Лели был внешне спокоен, он знал, на что шел и что его ожидает.
— Народа нет, господин офицер. Разве его кто удержит?
Офицер стоял перед Лели, смотрел в глаза председателю.
Он только сейчас понял, что из себя представляет «бургомистр».
— Арестовать! — ударил хлыстом председателя.
Подошел к черноусому Спаи, смерил его взглядом.
— Взять!
Автоматчики окружили Лели, Спаи, Григория Александровича и еще двух колхозников и погнали по лесной дороге в Керменчик.
Маленький бухгалтер шел между Лели и Спаи — рослых, плечистых. За утесом скрылись родные Лаки, дорога круто повернула на Керменчик, где комендатура, каратели и полицаи. Уже вдали виднелся серый минарет с ярким серебристым серпом.
— Непременно бежать вам надо, ребята! — прошептал бухгалтер. — Я отвлеку фашистов, а вы потихонечку отставайте от меня.
… - А вы, Григорий Александрович? — Лели пожал руку старому человеку.
— Делайте, что надо, прошу! — умолял Григорий Александрович.
Высота осталась позади, дорога начала скользить в ущелье.
