— Будет! — поддержал его Гурин.
Вскоре в траншее появился начальник штаба капитан Землин. Быстрый, улыбающийся, он то и дело подкручивал свои чапаевские усы, подмигивал весело курсантам.
— Ну как, сынки? Не оробели? Вы что же это кучей собрались? А вдруг снаряд угодит? Всех сразу и накроет. Ну-ка, ну-ка, сынки, по местам. Где командир роты? Командир взвода?
— Там, влево по траншее.
Побежал Землин пригнувшись, только полы плаща зашуршали. Не прошло и десяти минут, как он прошуршал в обратную сторону, а вслед за ним появились Коваленков и Бескоровайный.
— Задачу свою все усвоили? — спросил капитан. — Знаете, кому куда бежать — кто на мост, кто на плоты?
— Знаем!..
— Как только начнется артподготовка, всем сразу вперед. Вслед за разрывами мы должны занять первые траншеи немцев, а потом — вторые и ворваться в крепость.
— Всё знают, — сказал Бескоровайный. — И план крепости изучили. Знают, всё знают, — он оглянулся за поддержкой к курсантам, те нестройно загудели:
— Знаем…
— Хорошо. Давай, лейтенант, всех по местам, — приказал капитан и побежал дальше.
Гурин увязался вслед за ним. Побывали во втором взводе, в третьем — везде все были наготове. Поговорил с комсоргами — настроение у всех хорошее, боевое. И тем не менее, как всегда перед атакой, чувствовалось какое-то неестественное возбужденное состояние людей: говорили, улыбались, шутили не так, как обычно, — как-то сдержанно, нервно, с неохотой.
Гурин вернулся к мосту: почему-то именно здесь, с этой группой, он решил идти — на штурм крепости.
Но когда он начнется, этот штурм? Уже и командиры начали нервничать. Скорей бы…
И вот началось. От первого залпа взметнулся песок на берегу противника, и тут же раздалась команда: «Вперед!»
— Впе-е-ре-ед!.. — искривив в ярости лицо, закричал Бескоровайный. — Впе-ре-ед!..
Тесной толпой курсанты сгрудились у заранее сделанных ступенек, ведущих на мост, пока никто не решался шагнуть на них первым.
— Вперед!.. Какой… матери толчетесь? — ярился Бескоровайный.
Гурин стоял тут же, у ступенек, прижатый к стенке траншеи. Рядом — Толя Краюхин, Куликов… Крик лейтенанта подхлестнул Гурина, будто он относился к нему, и он сказал стоящим рядом:
— Пошли, ребята…
Куликов оттеснил Краюхина, полез на ступеньки, Гурин — за ним. Выбрались на мост и, не оглядываясь, пригнувшись, прячась за парапет, побежали вперед. У обрушившегося круто до самой воды пролета остановились, бухнулись на животы, зашарили быстрыми глазами, за что бы зацепиться, на что ступить.
Немцы, наверное, за взрывами не видят наступающих, но на всякий случай откуда-то по мосту бьет бесприцельно пулемет, пули звякают о железо, рикошетя, воют, на разные голоса, свистят у самой головы.
— Быстрее, сынки! Быстрее! — услышал Гурин сзади себя голос капитана Землина. — Быстрее! Сынки!..
Увидел Гурин одну зацепу, потом ниже — другую, перекинул автомат на спину, схватился руками за рваный край асфальта, полез вниз. Где юзом, где прыжками, где повиснув на одних руках, спускался он все ниже и ниже к воде по взорванному пролету. В одном месте повис, как мешок, а куда прыгнуть — не видит подходящего места: торчат далеко под ним железные прутья и острые рваные края бетонных глыб. И обратно подтянуться не может, из сил совсем выбился. Туда-сюда оглянулся, высмотрел подходящую ферму. Но до нее далеко и непросто допрыгнуть. Собрался с силами, сжался в комок, напрягся и бросил себя на эту ферму. Удачно! Успел руками зацепиться, но для ног опора оказалась плохой — скользкой. Еще несколько прыжков, и он наконец внизу! Совсем близко — ногой можно достать — бурлит вода, обтекает обрушенные в нее глыбы взорванного быка.
Спиной прижался к толстой покореженной ферме — отдышаться немного и осмотреться. Впереди ведь еще такой же пролет, только теперь по нему надо взобраться наверх. А вверх — не вниз, пожалуй, потяжелее будет…
Оглянулся назад — ползут, карабкаются кто как умеет по всему мосту курсанты, облепили его, словно муравьи. Боком, задом, раскорячась по-лягушачьи, по фермам, по шпалам движется лавиной масса в защитных гимнастерках. Перепрыгивают пропасти, бегут, бегут, накапливаются внизу.
— Быстрее, сынки! Быстрее!
«Ну, — решает Гурин. — Пора наверх…» Поднял голову и увидел: карабкаются курсанты, ползут, некоторые уже почти на самом верху. «Ого!.. А я-то думал, что опередил всех, стою, поджидаю… Вон знакомые ребята — Краюхин, Кузовкин… Пора и мне…»
И тут-то, как с неба свалился, почти кубарем плюхнулся к нему Куликов, прижал Гурина к ферме, дышит тяжело.
— Фу!.. Дай отдышаться… Еле спустился… Теперь убивать будут — назад не полезу. — Он выбрал местечко поудобнее, высвободил Гурина. — А ты, комсорг, я вижу, акробат! В цирке работал, что ли?
— Ага, в цирке… Повиснешь под пулями — поневоле акробатом станешь. — Гурин поправил автомат, готовясь к штурму другого пролета, выглянул из-за фермы — смотрит, как получше туда взобраться, и вдруг увидел — ползет обратно Кузовкин. Ползет как-то неловко, автомат болтается на локте. — Ты куда, Кузовкин?
— А ранило меня… Имею право в госпиталь, — сказал он сердито, будто ему уже надоели эти вопросы. Он присел у ног Гурина, вскинул на Куликова и Гурина глаза, улыбнулся счастливый. — Все, ребятки, отвоевался я! — сказал он весело. — Теперь, считай, для меня война кончилась! Недельки две-три прокантуюсь, а больше мне и не надо. Вот! Пока невредим — не знаешь, будешь жив или нет. А ранило — тут все ясно: жив! — философствовал, сидя на камне, Кузовкин.
— Двинуть тебя сейчас, гада, в воду! — заскрипел зубами Куликов.
— Чего ты злишься? Я виноват, что ли?.. Может, и твое счастье еще впереди.
— Замолчи! Пристрелю!
— Не надо, — удержал Гурин Куликова. — Он действительно ранен. Пусть живет: у него сын.
— Так он же и сына вот такого воспитает, как сам…
— Ладно, пойду, а то еще заражение крови случится, — Кузовкин неуклюже полез в тыл.
— Куда лезешь? — закричал Бескоровайный. — Назад! Назад, кому сказал? Стрелять буду!
— Я раненный, товарищ лейтенант, в левую руку… — оправдывался Кузовкин.
— Хватит дышать, пошли, — и Гурин с Куликовым покарабкались вверх.
Как ни странно, но Гурину показалось, что вверх взбираться гораздо легче, чем спускаться вниз: тут видишь, за что схватиться, куда ногой ступить. Но как ни легко, а пока взобрался по круто свисавшему пролету, совсем обессилел, упал под парапет отдышаться. А голос капитана совсем близко где-то:
— Быстрее, сынки! Быстрее!
Подхватился, побежал пригнувшись, скатился кубарем вниз, на землю, в траншею — вот она наконец, спасительница матушка-земля. Пригнул голову, смотрит, ищет знакомых. Увидел капитана Землина, тот улыбнулся ему:
— Вперед, сынки! Вперед!
Выскочили из окопов, побежали, но их тут же накрыл минометный огонь. Вжался Гурин в землю, а взрывы совсем рядом, поднимает его воздушной волной, как пушинку, отрывает от земли. Вцепился он ногтями в траву, голову вмял в песок, ждет, когда прекратится обстрел. Когда-нибудь должен же кончиться этот ад?.. А он не кончается. Мины рвутся то справа, то слева, то спереди, рвутся резко, тугие толчки от взрывов отдаются в голову, в грудь, будто бьют по телу большущей дубиной.
Уже стало казаться, что этот налет никогда не кончится, как земля под Гуриным вдруг перестала вздрагивать и он услышал поющие осколки и их мягкое шлепанье о землю вокруг себя.
— Живы, сынки? Вперед!
Гурин поднял голову, стряхнул с себя землю. Вокруг ничего не было видно, пороховой дым, клубясь, медленно плыл влево. В голове стоял сплошной звон. Вскочил Гурин, побежал. Но не успел сделать и трех шагов, как новый шквальный налет заставил залечь.
И опять пошла толкучка. Бьют, колотят землю мины, рвут ее на части, от каждого взрыва земля вздрагивает со стоном, подбрасывает Гурина, будто мячик, и тогда он, раскрылатившись, как беспомощный птенец, ловит землю руками, цепляется покрепче за траву, за камни, вдавливает голову в песок. А мины — вот одна, рядом гукнула, даже в животе что-то оборвалось… Следующая — еще ближе… «Ну, все… все… отвоевался… Сейчас накроет… Сейчас…» Нет, пронесло: разорвалась где-то слева. Ближе… Дальше… Ближе… «Сколько же можно?! Сколько можно терпеть этот ад, лежа на этом, валу?!.»
Будто услышал кто его крик — затихли взрывы, дым, едкий, пахнущий чесноком, еще больше, чем первый раз, окутал все, дышать невозможно…
— Сынки, вперед!
Но на этот раз даже встать не успели, как немцы снова накрыли их минометным огнем, опять заставили залечь. И снова начался ад, да пожестче первых двух. Нет, теперь он уже не думал живым остаться!.. Трижды выдержать такой налет, трижды так испытать судьбу и уцелеть?.. Нет… Это может быть только чудо. И чудо произошло: уцелел! Да и не он один!
