«Какой у вас разряд?» – уточнил военком. Левка ответил какой и завершил свою речь словами: «А как вы не только пораненный, но и весь через себя заслуженный, то подумайте за эвакуацию. Я вже ж вам русским языком сказал, лейтенант хипешить не станет».
Когда Зильбер отбился от военкома, Шевченко поинтересовался, о чем был разговор. «Адя», – недовольно буркнул старшина. Вспомнив о чем-то, он оставил нас одних, и я спросил у Михаила, что означает последнее слово. Мишка ответил анекдотом: «Сарочка, почему ты називаешь своего Мойшу Адей? – Я же не можу при вам всем називать его «адиёт».
Еще в ту ночь мне довелось увидеть командира дивизии и даже с ним поговорить. Он наткнулся на нас в темноте, спросил, из какого мы подразделения, – и обрадовался, узнав, что перед ним люди Бергмана. Сказал: «Он тут, неподалеку, в полевой санчасти. Докладывали, что пришел в себя».
Я разглядел комдива в ослепительно-белом сиянии немецкой ракеты. Он был невысоким, сухим, таким же измученным, как все, с завалившимися щеками и черными провалами глаз, но всё равно энергичным и деловитым. «Как настроение?» – спросил он нас в завершение краткой беседы. Старшина на секунду замялся, и Мишка ответил за всех: «Отличное, товарищ полковник, пожрать бы только не мешало». – «Уже везут, – ответил комдив. – Помпотылу обещал горячего. Будем теперь обороняться здесь, задача – не пустить фашиста на станцию. Вместе с нами свежая дивизия. Дальше хода нет. Последний рубеж. Понимаете, не дети». Потом обратился ко мне: «Как вас зовут, товарищ боец?» – «Красноармеец Аверин». – «Давно на плацдарме?» – «Уже три недели». – «Уже, – повторил комдив. – А на полк дивизия перла. А на неполную нашу дивизию – две. С авиацией и бронетехникой. И продвинулись на километр… За двое суток… Десять-пятнадцать минут ходьбы…»
Он резко махнул рукой и в сопровождении немолодого уже адъютанта пошел от нас прочь, растворяясь во мраке. Зильбер, помедлив, спросил Шевченко: «Слушай, а он еврей чи кацап? Никак не пойму». – «Очень важно?» – удивился Мишка. «Да нет, но просто. Я тут комиссару сказал, а теперь думаю. Вот ведь Адя потерянный, а?»
Шевченко занимало иное. «Адъютант у комдива другой. Раньше ведь этот был, амбал, с линкора, как его там…» – «Контузило его сегодня, – объяснил нам Зильбер, – но не так, шоб насовсем. Отдышится и снова бегать будет».
Десять-пятнадцать минут ходьбы – это было совсем не мало. В километре от нас располагалась станция с загадочным названием «Мекензиевы Горы». В двух километрах за нею – Братское кладбище и поселок Бартеньевка. Сразу за Бартеньевкой – Северная сторона. За бухтой лежал Севастополь. Свежая дивизия, о которой сказал комдив, была, возможно, последним резервом армии.
Профессионалы
Флавио Росси
8-10 июня 1942 года, понедельник – среда, второй, третий, четвертый день второго штурма крепости Севастополь
Штурм начался седьмого числа, но и восьмого я по-прежнему оставался в Симферополе. Гром севастопольской канонады не вызывал эмоций – во всяком случае, никакого желания сорваться с места и увидеть, что, собственно, там происходит. Вали по-прежнему не было.
По рекомендации Дитриха Швенцля я за сумму в имперских марках ненадолго сошелся с приятной блондинкой, разумеется крашеной. Мое падение состоялось. Она довольно мило разбрасывала руки и, напряженно вбирая в глубь себя мое мужское ego, красиво поднимала загорелые ноги. Процесс сопровождался мелодическими стонами, пожалуй немножко искусственными, но трогательными даже в этой своей притворности. Со стонами органично совмещались восклицания – вроде «caro», «mio», «amore», «gigantesco». В принципе, было не так уж плохо, но окончив труды и задумчиво теребя ее темные – натурального цвета – волосы, я испытал небольшую досаду. Если угодно, пресловутую посткоитальную грусть. Которую в молодости испытывал с Еленой и нередко с другими женщинами – но которой не знал ни с Бьянкой Тиберти, ни с Зорицей Николич, ни с Валентиной Орловской. Верно, это и должно называться любовью.
– Так дальше дело не пойдет, – сказал мне Грубер под вечер, когда мы вместе с Дитрихом Швенцлем ужинали в «Шашлыках и чебуреках». – Мы забываем о долге и наших прямых обязанностях.
Это фальшивое «мы» вместо «вы» тронуло меня не больше, чем притворные стоны послеобеденной блондинки. Но известную благодарность я испытал. Зондерфюрер умел оставаться деликатным – а я, человек деликатный до крайности, чужую деликатность ценил высоко.
– Забывать о долге не следует никогда, даже после всего пережитого вами, – рассудил Дитрих Швенцль, отмахнувшись от мухи, попытавшейся сесть на салатный лист.
Грубер вздохнул. Подробности нашей поездки в горы Швенцлю известны не были. Я, напротив, помнил их до мелочей. Мало того, меня преследовала мысль, что я несу ответственность по меньшей мере за одно из убийств. Какой был смысл в безумно жестоком уничтожении старика из лесной сторожки? При журналистах? Смысл появлялся в одном лишь случае – Эренталь хотел перед нами покрасоваться, показать себя человеком из стали, раздавить нас величием новоявленного Алариха. Он поступил так из-за нас, в первую очередь из-за меня, и с этим мне предстояло жить.
На посуде дрожали тени от листьев платана, воздух пьянил ароматом акаций. Перекаты грома на юго-западе не в силах были заглушить журчание речки Салгир. Знакомый кельнер пружинистой походкой, спрятав за спину правую руку, сновал с подносами между столами. Всякий раз при виде зондерфюрера лицо его расплывалось в блаженной улыбке.
Но Грубер не видел кельнера. Мыслями пропагандист был далеко отсюда. Покончив с пятым чебуреком, он стиснул кулаки и решительно произнес:
– Выезжаем завтра в четыре утра. Учитывая важность нашей работы и понесенные нами жертвы, нам выдали новый автомобиль. Потерявший недавно хозяина, некоего капитана Липница. Мне обещали…
– Что с хозяином? – спросил сочувственно Швенцль. – Бандиты из леса?
Грубер печально развел руками.
* * *
Выбраться из города было не так-то просто. Несмотря на ранний час, мы долго ожидали, пока проследует колонна медицинских автофургонов, развозивших по госпиталям раненых с передовой. Потом пропускали тяжелые грузовики со снаряжением и боеприпасами. В конце концов, пристроившись в хвост отряду санитарных машин, направлявшихся на фронт за новым грузом, мы медленно покатили в нужном нам направлении. Грубер держал пропуска на руках, не убирая в сумку, – настолько часто приходилось их предъявлять. Юрген выражал недовольство двигателем. Я то дремал, то глазел по сторонам.
Сначала мы заехали в штаб «нашей», как выразился Грубер, дивизии – гудевший как улей и пребывавший в непонятном непосвященному броуновском движении. Между растянутыми тентами перемещались десятки людей различных званий – по большей части офицерских, но не только, – сходились, расходились, отдавали приказания.
Начальник оперативного отдела, старательно скрывая недовольство, передоверил нас молодому лейтенанту, высокому и элегантному, который под грохот телеграфных аппаратов за матерчатой перегородкой коротко представил нам развитие событий. Его рука стремительно перемещалась по карте, висевшей на опорном столбе, слова были отрывочны, движения резки. Несколько раз прозвучало: «Но это не для печати». Было заметно, что он здорово не выспался. Темные круги под глазами сообщали юному лицу значительность и долю героизма.
– Итак, господа… Штурм продолжается третий день… Все идет по плану… Войска шаг за шагом прогрызают вражескую оборону… Главный удар наносит с севера наш 54-й корпус в составе четырех дивизий, 50, 22, 24 и 132-й – все номера не для печати, а исключительно ради вашего удобства… В южной части, в районе Балаклавы и Сапунской гряды, с востока на запад наступает 30-й корпус, три пехотные дивизии. Пространство между ними занимают румынский горный корпус в составе двух дивизий. Его задача – сковать большевиков и не позволить им маневрировать резервами и огнем… Успехи впечатляют… На направлении главного удара, то есть на нашем, мы уже продвинулись на целый километр… Невоенному человеку трудно понять, но это много… Успех достигнут здесь – северный выход Камышловского оврага и вот этот сектор долины реки Бельбек… Холмы, поросшие густым кустарником и изобилующие скальными расселинами… Местность напичкана укреплениями… Артиллерийские и пулеметные доты и дзоты… Чудовищные береговые батареи, «Максим Горький I»… Наши солдаты, в том числе девятнадцатилетние мальчишки из пополнения, проявляют массовую храбрость… На сегодняшний день уничтожена русская морская бригада и целая стрелковая дивизия… Надо признать, что под давлением комиссаров большевики сражаются с невероятным фанатизмом… Их коварство не знает границ… Были случаи, когда легкораненые разоружали конвоиров и стреляли в спину нашим солдатам… Но это не для печати… На южном участке фронта пока продвижения нет…
