П. И. ЯКУШКИНА
НЕБЫВАЛЬЩИНА
Никто столько не видывалъ видовъ, сколько нашъ братъ — странникъ: чего только не увидишь, чего не услышишь? И всѣ впечатлѣнія новы, встрѣчи неожиданны. Оттого-то на Руси такъ много путешественниковъ или, какъ ихъ народъ называетъ: странниковъ. Большинство, и огромное большинство, странниковъ-богомольцевъ, странствуетъ по монастырямъ и церквамъ, прикрываясь только душеспасительною цѣлію, а въ самомъ дѣлѣ ихъ прельщаетъ перемѣна впечатлѣній; а впослѣдствіи эта жажда новизны доходитъ до какой-то нравственной распущенности: хочется мѣсто перемѣнить и только; какъ ни хорошо жить дома, а все куда-то хочется; просто — на мѣстѣ не сидится. Простой человѣкъ объясняетъ свое желаніе шляться тѣмъ, что онъ «хочетъ Богу трудиться», хочетъ этими трудами пользу душѣ принести, а странники, заподозрѣнные въ большей развитости, бродяжничество свое прикрываютъ пользой наукѣ; они тоже объявляютъ, что хлопочутъ о наукѣ. Какъ странники-богомольцы, такъ и странники съ ученой целью совершенно не приготовлены для своихъ трудовъ. И въ самомъ дѣлѣ, я знаю только одного путешественника по Россіи, приготовленнаго къ своимъ работамъ, — г. Тарачкова, учителя естественныхъ наукъ орловскаго кадетскаго корпуса, ѣздившаго по средней полосѣ Россіи, писавшаго въ орловскихъ губернскихъ вѣдомостяхъ и издавшаго въ послѣдствіи свои заметки въ Орлѣ, и можетъ быть по этому или по своей спеціальности не совсѣмъ извѣстнаго читающей публикѣ. Другіе же странники и не думали себя готовить къ чему бы то ни было. Возьмите вы хоть путешественниковъ — собирателей нашихъ народныхъ пѣсенъ (Кирѣевскій умеръ), сказокъ и тому подобнаго; думали ли они когда нибудь заниматься своимъ дѣломъ? Собирателю пѣсенъ, напримѣръ, кромѣ умѣнья читать и писать, должно знать музыку; пѣсня, записанная безъ голоса, теряетъ половину своего значенія, а изо всѣхъ собирателей нѣтъ ни одного, который бы могъ записать самый простой мотивъ. При изданіи пѣсенъ необходимо сравнить ихъ съ другими, по крайней мѣрѣ славянскими пѣснями, а изъ насъ никто не знаетъ ни одного славянскаго нарѣчія… Впрочемъ, я долженъ оговориться: никто кромѣ В. А. Безсонова… А впрочемъ, какой же онъ собиратель? Вѣдь онъ собиралъ пѣсни по чужимъ сборникамъ, да по сочиненіямъ Симеона Полоцкаго; а при своей жадности въ этому дѣлу, голоса для этихъ пѣсенъ подобралъ изъ мотивовъ разныхъ итальянскихъ оперъ; странствія же его было немного: онъ странствовалъ только по Москвѣ, да, кажется, разъ съѣздилъ къ кому-то въ гости верстъ за сто, да тамъ и записалъ отъ одной горничной стихъ духовный. Кто не вѣритъ мнѣ въ этомъ, того могу попросить посмотрѣть изданіе П. А. Безсонова — Каликъ перехожихъ; но вѣдь это удается одному г. Безсонову. Но о П. А. Безсоновѣ — въ другомъ мѣстѣ, а теперь, повторивши, что изъ всѣхъ странниковъ-наблюдателей одинъ только г. Тарачковъ знаетъ зачѣмъ пошелъ въ странствіе, я скажу, что если вы спросите каждаго изъ странствующей братіи, ученыхъ ли наблюдателей надъ русской народностью, или странниковъ-богомольцевъ, вамъ разскажутъ много и много такихъ встрѣчъ и приключеній, о которыхъ человѣку не странствовавшему никогда и въ голову не можетъ придти.
Едва вы вышли изъ дому въ путь, какъ васъ ожидаютъ встрѣчи съ простымъ людомъ и начальствомъ. Съ простымъ людомъ встрѣтиться не бѣда: отъ него отдѣлаться было въ прежнее, крѣпостное время легко, не смотря на его любопытство.
Идете вы путемъ-дорогой въ мѣстахъ, въ которыхъ васъ никто не знаетъ, да и ближайшій вашъ знакомый живетъ верстахъ въ двухстахъ, а то я больше. Попадается вамъ попутчикъ изъ ближайшей деревни,
— Здравствуй, почтеннѣйшій! заговариваете вы съ нимъ; — Куда Богъ несетъ?
— А мы вотъ въ ту деревню, — отвѣтятъ вамъ мужикъ:- Мы тутошніе…
— Тутошніе? спросите вы, чтобы какъ нибудь вызвать его на разговоры.
— Тутошніе, родимый! Мы изстари тутошніе… А ты отколь идешь? Ты вѣдь не здѣшній?
— Не здѣшній, почтенный, не здѣшній.
— Отколь же идешь?
— Да я изъ-за Москвы.
— Изъ-за Москвы?… Знаю… А по какимъ такимъ дѣламъ идешь? спроситъ онъ, не для того, чтобъ узнать съ полицейской цѣлью, кто вы, зачѣмъ идете, а единственно изъ любопытства, если не для того только, чтобъ не молчать дорогой, а поболтать отъ скуки.
— По какимъ такимъ дѣлахъ идешь?
— А по своимъ, добрый человѣкъ.
— А? По своимъ! скажетъ онъ, какъ будто совершенно понялъ откуда, куда и зачѣмъ вы идете, нимало не обидясь вашимъ, въ такой степени яснымъ отвѣтомъ.
Потомъ вы съ нимъ разговоритесь; онъ вамъ будетъ благодаренъ, если вы примете, или хоть покажете участіе въ его горѣ, о которомъ русскій человѣкъ любитъ потолковать со всякимъ; а если вы ему покажетесь и его изба будетъ по пути, — зазоветъ васъ въ себѣ обѣдать или ночевать. Впрочемъ, это было сперва, еще до 19 февраля, теперь не то. Въ былыя времена поймаешь бродягу, поведешь въ начальству, самаго затаскаютъ по судамъ, станутъ спрашивать: какъ поймалъ, гдѣ поймалъ, да и сдѣлаютъ причастнымъ въ дѣлу, не радъ будешь, что и поймалъ недобраго человѣка; а теперь начальство — мировой посредникъ, а мировой посредникъ свой человѣкъ: приведешь въ нему или хоть къ сельскому старостѣ — тебѣ ничего не будетъ: сдалъ на руки — тебя сейчасъ же и отпустятъ. А потому встрѣча съ простымъ мужикомъ, кому бы то ни было, какъ бы кто ни былъ извѣстенъ за нехорошаго человѣка, ни для кого не опасна, тогда какъ въ старые годы, встрѣтиться въ деревенской глуши съ начальствующимъ лицомъ иногда значило попасться въ бѣду, а чѣмъ ниже было начальство, тѣмъ было хуже. Напримѣръ, у меня была встрѣча съ сотскимъ… Но я долженъ сказать нѣсколько словъ о тогдашнемъ моемъ путешествіи.
Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета. Въ одинъ прекрасный день купилъ рублей на десять разнаго товара, уложилъ въ коробку и отправился въ путь; и съ этой коробкой, — коробейникомъ пришелъ въ одно большое село, одной изъ неблизкихъ отъ Москвы губерній. Въ этомъ селѣ я и положилъ имѣть свою главную квартиру. Познакомившись съ сыномъ моего хозяина, парнемъ лѣтъ 20-ти, мы съ нимъ не разставались недѣли двѣ. Пообѣдавши съ нимъ часу въ 9-мъ поутру, мы съ нимъ отправились торговать по сосѣднимъ деревнямъ, и, надо правду сказать, пѣсенъ собрали иного, денегъ же наторговали одинъ двугривенный, потому что мой товаръ былъ безцѣнный. Такъ напримѣръ, какъ вы опредѣлите цѣну этому товару: 3 пары серегъ стоили мнѣ двѣ копѣйки ассигнаціями, по тогдашнему — грошъ; сколько я долженъ былъ брать за одну пару? Поэтому я за свой товаръ разсчитывался пѣснями, и одной только неотвязчивой попадьѣ за двугривенный продалъ платовъ; и по сю пору не знаю, дорого или дешево отдалъ этотъ платокъ.
Поторговавши такимъ образомъ часовъ до четырехъ, мы возвращались домой, гдѣ уже собрался веселый народъ: парни, дѣвки, старики, старухи… всѣхъ возрастовъ людъ, кто только желалъ выпить, сколько кому хотѣлось; всѣ ждали, вѣроятно, съ большимъ нетерпѣніемъ моего возвращенія, чтобы веселить и веселиться…
Повадился ко мнѣ, на мою главную квартиру, какой-то сотскій; правда, сидѣлъ онъ у меня не долго: придетъ, выпьетъ и уйдетъ. Но при этомъ благоразуміи онъ оказывалъ мнѣ страшную непріятность: люди, желающіе выпить — народъ веселый, а этотъ народъ веселый податей платить, разумѣется, не совсѣмъ былъ охотникъ.
Придетъ бывало этотъ господинъ, всѣ веселы, всѣ радостны… а придетъ это начальство — всѣмъ неловко, всѣ видятъ себя не такъ, какъ они должны себя про себя понимать, и какъ они должны себя держать передъ начальствомъ.
— Не ходи ты, братъ, когда у меня поютъ и пляшутъ, говорилъ я не разъ, — а приходи одинъ на одинъ, я тебѣ сколько хочешь водки дамъ. Вѣдь ты видишь — ты мнѣ мѣшаешь…
— Хорошо, хорошо! обыкновенно говаривалъ онъ мнѣ; а между тѣмъ прилаживалъ во мнѣ всякій разъ на вечеръ, когда были у меня гости веселые, не забывая въ тоже время приходить ко мнѣ и поутру.
Сижу я разъ въ избѣ за столомъ. Избранный на ту пору мой пріятель сидѣлъ съ правой руки и распоряжался штофомъ, стоявшимъ на столѣ, а пѣсни пѣвшій — съ лѣвой, и, какъ теперь помню, лѣвый мой сосѣдъ пѣлъ:
А и я то, православный царь,
Не хочу мужиками ругатися,
А татарамъ потѣшатися!
Не добро татарамъ тѣшиться
Надъ русскими православными,
А тѣшиться ли не тѣшиться —
Мужику ли надъ татарами.
Едва успѣлъ кончить пѣсню мой сосѣдъ, вошелъ сотскій… Всѣ замолчали…
— Здравствуй! обратился ко мнѣ сотскій, взявшись за штофъ, стоявшій на столѣ. — Здравствуй, братъ!
— Здорово! отвѣчалъ я съ большимъ и очень съ большимъ не удовольствіемъ: на ту пору этотъ сотскій былъ до крайности лишнимъ.
Сотскій сталъ наливать изъ штофа въ стаканъ водку, потихоньку, не торопясь.
— Зачѣмъ пьешь водку? спросилъ я не совсѣмъ любезно сотскаго.
