— Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.
— Теперь…
— Что теперь?
— Увидѣли у васъ бѣлила и румяна…
— Ну?
— Вотъ и хотѣли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардѣвшись, барышня. — Это совершенная правда.
Я, какъ вѣжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился; не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убѣдительно она говорила.
— Повѣрьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!
— Да тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго, отвѣчалъ я…
— Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ всѣ барышни.
— Врите! крикнулъ папа.
— Какой вы, папа, право
— Толкуй!..
— Право, папа…
— Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмѣстѣ пообѣдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ дѣвками даромъ толковать!
— Пойдемте, пойдемте! отвѣчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всѣхъ сцену. — Пойдемте!
Мы пошли обѣдать. Пообѣдали. Послѣ обѣда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обѣдать и только послѣ обѣда я могъ пуститься опять въ дорогу.
На прощаньи я предложилъ барышнямъ для ихъ «кормилицы, которую онѣ такъ любятъ», по банкѣ бѣлилъ и румянъ.
— Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.
— Ничего вы мнѣ не должны, отвѣчалъ я, передавая свой товаръ.
— Какъ?!
— Да такъ, — ничего.
— Вѣдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни. — Что они вамъ стоютъ?
— Двадцать копѣекъ.
— Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копѣекъ? конфузясь, отвѣчали барышни.
— Нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ ихъ не получать.
Барышни еще больше сконфузились.
Я простился и ушелъ.
Мнѣ право жаль, что я не умѣю составить картину, имѣя подъ руками все: и содержаніе, и краски; и что у меня одного только недостаетъ, какъ сгруппировать въ одну картину все, что было у меня подъ рукой. Поэтому я буду продолжать свою небывальщину такъ, какъ началъ.
Дѣло было на святой недѣлѣ во Владимірской губерніи; а въ этой губерніи, въ это время, часто бываетъ середина или, лучше сказать, начало весны: вездѣ въ поляхъ снѣгъ таетъ, прогалинки показываются, а въ вершинахъ (по-орловски) или въ оврагахъ зажоры [2] становятся.
Я уже говорилъ, что я въ то время съ коробкомъ торговалъ; остановишься, бывало, въ какой нибудь деревнѣ, а уже изъ этой деревни свои походы дѣлаешь.
Вотъ пошолъ я въ походъ со своей стоянки, обходилъ нѣсколько деревень и поздно вечеромъ пошолъ на главную свою квартиру, только тутъ бѣда со иной случилась: надо было свернуть изъ деревни направо, а я пошелъ все прямо; шолъ, шолъ, — все деревни нѣтъ, а въ полѣ зги божіей не видать!.. Прошолъ я верстъ 5, 6… должно быть, и около десятка верстъ набралось, я все иду впередъ… Вышелъ я на торную дорогу и обрадовался: должно быть, жилье близко… Только радость моя была не долгая: не успѣлъ я спуститься подъ горочку, ступить шагу, какъ очутился выше пояса въ зажорѣ!.. Это меня озадачило!.. Вернуться назадъ, выскочить изъ зажора: опять придется идти столько же, да еще хорошо ежели столько же, а то пожалуй и въ ту деревню, изъ которой вышелъ, не попадешь… И немного думавши, я пошолъ впередъ… Зажоръ все глубже, все глубже… прошолъ я зажоромъ саженъ пять, выбрался на твердую дорогу. День-то былъ теплый, а къ ночи заморозило. Выскочилъ я изъ зажора, на мнѣ все платье заледенѣло… Выбравшись на твердую дорогу, сталъ я подниматься на гору… Вдругъ слышу лай собакъ… Э! думаю, деревня близко! Прохожу еще нѣсколько шаговъ — кабакъ! Я къ кабаку.
— Эй, хозяинъ, отопри! крикнулъ я, постучавши кулакомъ въ окно кабака.
— Кто тамъ? спросилъ меня цѣловальникъ изъ кабака, впрочемъ, не показывая на дѣлѣ, что онъ желаетъ всякому отворить кабакъ и отпустить водки. Закономъ запрещено водкой ночью торговать: въ бѣду попадешь.
— Отопри пожалуста!
— Да ты кто такой?
— Прохожій.
— Что-жь тебѣ надо?
— Бѣда случилась.
— Какая бѣда?
— Въ зажорѣ чуть не утонулъ.
— Въ зажорѣ?
— Ну да, въ зажорѣ.
— Это подъ горой?
— Ну да, подъ горой, отвѣчалъ я, едва переводя духъ отъ холода.
— Экой ты, братецъ!..
Съ послѣднимъ словомъ цѣловальникъ, не обуваясь, вскочилъ и проворно отворилъ мнѣ двери въ кабакъ.
— Иди сюда!.. Здѣсь темно, такъ ты по голосу иди!.. Иди за мной, — говорилъ цѣловальникъ. — Сюда за мной! Я сейчасъ огонь выкрещу… вздую огонь…
Должно замѣтить, что это было около двадцати лѣтъ назадъ, а тогда фосфорныя спички еще не входили во всеобщее употребленіе.
— Иди сюда!
Мы вошли въ кабакъ.
— Сейчасъ огня достанемъ! заговорилъ ободрительно цѣловальникъ, и началъ добывать огня.
Въ минуту мой, Богомъ посланный на ту пору, хозяинъ и свѣчку зажегъ.
— Однако дѣло дрянь! сказалъ мой хозяинъ. — Право, парень, дѣло, какъ есть дрянь!..
— Да какъ видишь, отвѣчалъ я: просто весь смерзъ; боюсь, не простудиться…
— Какъ же тебя угораздило такъ?
— Дорогой ошибся.
— А ты откуда шолъ?
Я сказалъ.
— А, знаю!..
— Дай, пожалуйста, копѣекъ на пять водки! попросилъ я хозяина, который уже вертѣлся около половъ, установленныхъ шкаливаии, косушками, штофами, полуштофами…
— Какъ не дать?.. теперь водка первое дѣло!.. Выпьешь — согрѣешься: не выпьешь — согрѣнья ни отъ чего не подучишь, потому не отъ чего…
— Потому-то и хочу выпить…
— На, пей! сказалъ цѣловальникъ, откупоривъ косушку и наливая въ стаканъ водку.
Я, зная кабацкіе обычаи: надо сперва заплатить деньги за водку, а ужь послѣ пить, сталъ доставать деньги.
— Да пей, парень! послѣ заплатишь!
— Все равно: сейчасъ отдамъ.
— Пей, тебѣ говорятъ! грозно уже крикнулъ на меня цѣловальникъ.
Я выпилъ, вынулъ пять копѣекъ серебромъ, разумѣется, мѣдными деньгами, и отдалъ цѣловальнику; только водка на меня не произвела рѣшительно никакого дѣйствія: такъ я перезябъ.
— Выпей еще стаканчикъ! обратился во мнѣ цѣловальникъ, видя, что первый стаканъ не оказывалъ должнаго дѣйствія.
— Больше пить не могу!
— Денегъ, что ли, нѣтъ? таинственно, вполголоса спросилъ меня цѣловальникъ.
— Нѣтъ, не то…
— Я тебѣ, парень, отъ себя поднесу, еще таинственнѣй проговорилъ цѣловальникъ.
— Деньги у меня есть…
— Это все едино, а ты выпей еще стаканчикъ.
— Да, ей Богу, не могу!..
— Эхъ ты, озорная голова! крикнулъ на женя цѣловальникъ: говорятъ тебѣ: пей! такъ, стало быть, надо пить!.. Не стану я сдуру всякаго поить водкой!.. А тебѣ подношу: надо христіанскую душу отъ смерти спасти!.. Пойми ты…
— Ну, давай!..
Цѣловальникъ налилъ еще стаканъ, я выпилъ, и вынулъ изъ кармана еще пять копѣекъ и подалъ хозяину.
— Не надо, парень! объявилъ тотъ, не принимая отъ меня денегъ. — Право, не надо!..
— У меня же есть деньги…
— Ну, и слава Богу! держи про себя, настаивалъ цѣловальникъ:- держи, парень, про себя… Деньги всегда, парень, нужны…
— Спасибо тебѣ, хозяинъ, на добромъ словѣ, сказалъ я, а деньги ты все таки, какъ хочешь, а возьми.
— Да тебѣ жь говорятъ…
— Какъ хочешь, а, пожалуйста, возьми! и съ этими словами положилъ деньги — пять копѣекъ — на стойку.
Хозяинъ съ видимымъ неудовольствіемъ взялъ со стойки деньги и положилъ въ ящикъ.
— А ты вотъ что, хозяинъ, началъ говорить я: ежели хочешь для меня добро сдѣлать, пусти меня переночевать у тебя. Дорогъ я не знаю, я не здѣшній…
— Ну, нѣтъ, паренекъ, этого сдѣлать нельзя!..
— Отчего же?
— Заѣдетъ какой повѣренный!..
— Что жь за бѣда?
— Какъ, что за бѣда?.. Да тутъ такая бѣда — совсѣмъ пропадешь…
— Отъ чего жь пропадешь-то?
— Какъ отъ чего? У насъ строго наказано: въ кабакъ ни подъ какимъ тебѣ образомъ не пускать ночевать; а коли ты пустилъ кого ночевать къ себѣ въ кабакъ, то за это съ тебя большой штрафъ и изъ кабака вонъ… Вотъ что!.. А то для чего не пустить?!..
— Ну, стало быть, дѣлать нечего, прощай!.. спасибо за угощенье! сказалъ я, собираясь уходить.
— Да куда ты? постой!
Я остановился.
— Вотъ что я тебѣ скажу, паренекъ — заговорилъ цѣловальникъ:- тутъ сейчасъ деревня; такъ ты ступай въ деревню… до деревни какихъ нибудь саженъ двадцать будетъ.
— Да въ эту пору въ деревнѣ-то, пожалуй, ночевать и не пустятъ, отвѣчалъ я.
— Оно точно: пожалуй и не пустятъ, медленно проговорилъ цѣловальникъ.
— Вотъ видишь ты…
— Однако, мы это дѣло поправимъ.
— Какъ же?
— Иванъ! крикнулъ цѣловальникъ.
За перегородкой что-то зашумѣло.
— Иванъ, мой батракъ, прибавилъ цѣловальникъ, обращаясь ко мнѣ:- онъ тебя проводитъ; ему отопрутъ.
Вошелъ изъ-за перегородки Иванъ.
