отощала, — упрекал он старуху, у которой была одна корова и куча детей.
— Что ж мне делать-то, Пети, — вздыхала тетушка Зари, погоняя корову.
Пети заботливо, хозяйским оком приглядывался к коровам. Вот эта, видать, неспокойно спала, а та дюже голодная.
И когда подходила последняя корова, крутился в воздухе кнут, и Пети кричал зычным голосом:
— Гей, родимые!..
Пети сыздавна пастушил. Мальчиком он пас телят, затем ему поручили сельское стадо.
Никого у него на белом свете не было. Когда он был еще подпаском, умерла мать, и Пети остался круглым сиротой. Село за ним присматривало, спал он то в одном хлеву, то в другом, на рассвете же гнал стадо на пастбище.
Родительский дом его совсем развалился, покосилась крыша, погнулись закопченные бревна, осыпалась земля с крыши. На развалинах дома буйно разрослась конопля, и соседские куры копошились в земле и отдыхали в тени высоких трав.
— Пети, бесстыжие твои глаза, и когда ты подновишь отцовский дом? — упрекали его.
Рябое лицо Пети улыбалось, кривился покрытый бельмом глаз. Он пожимал плечами.
— Все село мой дом, — растягивался рот в улыбке. И снова кружился в воздухе его кнут.
А как порвется чуха, обтреплется ремешок на постолах или обносятся старые заплаты на портках так, что обнажатся волосатые ноги, тут тетушка Зари принималась распекать его за то, что не женится, что не возьмется отстраивать свой дом, чтобы снова полыхало пламя в потухшем очаге.
— Будь ты неладен, Пети, живешь один как перст, без роду, без племени.
Бранилась тетушка Зари, подобно истоку высохшего ручья, щурился глаз, она дрожащими костлявыми пальцами продевала нитку в ушко иголки и принималась латать портки Пети.
Девушки села посмеивались над Пети, но он никогда не обижался. И только улыбался, обнажая ряд белоснежных зубов.
Жила в селе хроменькая сухорукая вековуша, которая кормилась тем, что присматривала за просыхавшей на крыше пшеницей или за пахтой. Девушки называли ее «невестой Пети» и смеялись. А засидевшаяся в девках хромая девушка с усохшей рукой хмурилась, бранилась, а потом вдруг застенчиво улыбалась.
И как белое облачко на летней лазури неба, желанная, заветная мечта спокойно плыла в ее голове: а что, если бы Пети посватался к ней…
Лежа ночью в хлеву на соломе, Пети вспоминал вдруг смех девушек и слова тетушки Зари.
— Чтоб тебе пусто было, Пети. И когда ты обженишься?
И мысли его бродили по деревенским домам, и вереницей проходили перед мысленным взором девушки его села. И на минуту ему казалось, что хорошо было бы, если бы он женился, жил бы тогда и не тужил: вернется вечером с поля, и кто-то подаст ему миску горячей похлебки, постелет постель. Но не находил подходящей невесты. Да и кто бы отдал за него дочь, в деревне немало хороших парней из зажиточных семей.
Тело его горело, чесалось, и он спросонья долго скреб его длинными ногтями. Так трется шеей о камень вол. Вспоминалась ему и хромая вековуша, и мысли его, как пчелы, перелетали с одного цветка на другой, вдыхая новый аромат.
Так он и не женился.
Текли годы, вместе с годами прошла молодость, и, как осенняя трава, увяла затаенная мечта о женитьбе, о своем доме.
С наступлением весны началась оттепель, талая вода с журчанием стекалась в ручейки. Весеннее солнце ласково пригревало землю, и уставшие от долгих зимних ночей крестьяне выбирались во двор, присаживались на бревнах под стенами, грелись на солнце и неторопливо беседовали.
Наступила весна, томилась в хлеву от тепла скотина, проявляя признаки беспокойства, частенько поглядывая на двери и встревоженно мыча. Ошалевшие от солнца телки и бычки по дороге к водопою подпрыгивали на снегу, бодались. Толстые неповоротливые волы влажными ноздрями принюхивались к теплому воздуху, вылавливая дразнящие хмельные запахи, мычали и своими крепкими ногами били о полузамерзшую землю.
Неспокоен был и Пети.
Тепло томило и его, он еще неистовее скреб свое тело, нетерпеливо поглядывая на гору Айю. Гора была его ориентиром. Весеннее солнце растапливало снег на горе Айю, и тогда ее каменистые бока чернели под солнцем.
Изредка он отправлялся в поле, разгребал ногой снег и смотрел на пробившуюся под снегом, будто молодые усы, зеленую травку.
В начале весны Пети переживал какой-то животный восторг. Как ручейки вешней воды, бурлила кровь в его жилах, и он смеялся гортанным неуемным смехом. Так ржут в конюшне лошади при виде золотистого овса.
Пети тщательно готовился к весне: чинил постолы, укреплял бечевки на мешке, выносил на солнце свой старый карпет [5].
— Пети уже вынес на солнце свой карпет, — говорили крестьяне, и это означало, что через несколько дней он погонит стадо на пастбище.
Как заботливая мать, ходил Пети по хлевам, давал хозяевам наставления — корову ли надо подкормить или же утеплить хлев. Если кто-нибудь хотел узнать, в какое время должна отелиться его корова, он спрашивал у Пети, когда она случалась с быком. Пети знал также, от какого быка теленок и какая корова трудно телится. А когда телилась корова, он непременно стоял в изголовье, помогал хозяйке. И когда мокрый скользкий теленок размыкал липкие веки, Пети растирал ему нос или губу и поглаживал корову. И хозяин на радостях дарил Пети старый архалук, хозяйка подносила ему миску рисовой каши или же обещала с новины мерку пшеницы.
Иногда корова телилась прямо на пастбище. С теленком на плече Пети возвращался в деревню вместе со стадом. В такие дни улыбка не сходила с его лица. Знал, что несет на плечах добро и радость хозяину.
За несколько дней до того, как отправиться на пастбище, Пети предупреждал хозяев, чтобы подготовились. А сколько новостей он рассказывал в первые дни по возвращении в село! Где-то растаял снег и обнажился скелет. Пети тут же определял, что это та овца, которую зимой стащил волк.
Дни становились теплее, поднималась трава, раскрывались цветы — синие, желтые, красные, тысячи мошек и бабочек порхали в воздухе, в ветках шиповника вила гнездо птица, и стадо фырча поедало сочную траву.
С весной для Пети наступали счастливые дни. Много лет Пети пас на этих склонах стадо и потому легко распознавал все цветы и травы, безошибочно мог сказать, какой цветок распускается раньше, какая трава целебна. И когда Пети глядел на диковинного жучка или прекрасную бабочку с необыкновенно раскрашенными крыльями или на то, как подновляют муравьи свой старый муравейник, он качал головой и говорил про себя:
— Слава тебе, всевышний, за сотворенное тобою чудо.
Как-то летом среди скота началось поветрие. По дороге
