- С удовольствием бы, да только мне некогда.
- Куда спешишь-то?
- К командиру роты, за назначением.
- Просись вторым номером к Кузнецову, ко мне, значит. Мы с тобой дадим финнам жару!..
- Вообще-то я не против, только, честно говоря, мне и самому хочется быть первым номером.
- Жаль.
За изгибом траншеи, ведущей в тыл роты, Николай нагнал Коровина. Вместе с бойцом со шрамом на подбородке тот нес на носилках раненого солдата.
- Кого это вы? - спросил Николай, из-за спины товарища пытаясь разглядеть пострадавшего.
- Да Пилипчука же! - сердито ответил Коровин, не оборачиваясь. Остановись, Якушкин, малость передохнем.
Он осторожно опустил носилки на устланное еловыми ветками мочажинистое дно траншеи и, устало разгибаясь, пояснил:
- Бедняга был рядом с Коломийцевым. В того прямое попадание снаряда, а этого осколком в грудь. Тоже, считай, не жилец... Так-то вот, Косаренко! заключил Коровин с явным упреком.
Николай с состраданием смотрел на угасающего товарища, на губах которого пенилась, стекая, розовая сукровица, и думал: "Он был бы жив, если бы я его не увлек. И главное - без пользы погиб человек..." .
Потом, уже держась за рукоятки носилок, оправдывал себя: после свершившегося факта всегда легко найти виновника. Особенно тут, на войне. А что касается пользы... Кто же заранее мог знать, чем обернутся дела? А если бы пошел в атаку?..
Когда команда пополнения, уменьшившаяся на двоих, собралась, Николай привел ее на командный пункт роты. Он хотел было по-уставному доложить вышедшему из землянки командиру роты, но капитан перебил его:
- Знаю, товарищ Косаренко, все знаю! За находчивость и умелые действия объявляю благодарность! И назначаю командиром отделения. - Он помолчал. Надеюсь, товарищ Косаренко, ты и впредь станешь действовать так же инициативно и смело!
- Буду стараться, товарищ капитан!
Командир роты распустил строй и, улыбаясь, сказал такое, отчего у Николая все похолодело:
- А ведь я вспомнил, откуда мне твое лицо знакомо!.. Приглядись к моей физиономии, может, и она тебе что-нибудь напомнит?.. Не узнаешь? Склеротик несчастный, да мы же с тобой однокашники по Рязанскому пехотному. Только в разных ротах постигали премудрости военного искусства...
- Что вы, товарищ капитан! - запротестовал Николай, не отворачиваясь от улыбающегося взгляда капитана. - Вы меня с кем-то путаете...
- Может быть, может быть... Значит, на этот раз меня зрительная память подвела. Она у меня, не хвалясь скажу, особенная: два часа покручусь с человеком, и уж потом долго его не забуду... А вот с фамилиями, наоборот они у меня быстро улетучиваются... Что ж, иди принимай свое отделение...
15
Штрафная рота занимала оборону на стыке, двух стрелковых дивизий, примыкая своим правым флангом к сопке, а левым - к обширному труднодоступному болоту. Фронт в этих краях был давно и прочно устоявшимся, обе стороны возвели долговременные оборонительные сооружения: дзоты и блиндажи с многокатными перекрытиями и соединениями между собой глубокими траншеями, а на "ничейной" земле, разделяющей воюющие стороны, создали хитроумные минные заграждения. Все видимое с обеих сторон - каждый валун, каждое дерево и каждая тропка, - все давным-давно было пристреляно и постоянно держалось на прицеле. А это значило: чуть высунулся из укрытия, попал в поле зрения вражеских наблюдателей, словом, допустил ненароком хоть самую малую оплошность - расплачивайся кровью, а то и самой жизнью...
В этот суровый фронтовой быт, требующий напряжения всех сил, и физических и духовных, Николай довольно быстро влился и не очень тяготился его лишениями и неудобствами. Сложны и трудны были его отношения с новыми товарищами. И не только потому, что этих товарищей никак нельзя было назвать ангелами, к которым бы тянулась душа, - оберегая свою страшную тайну, Николай общительный по натуре, принуждал себя быть замкнутым, нелюдимым. Поэтому среди окружавших его людей он был и чувствовал себя отшельником, а это было для него самой ужасной моральной пыткой.
- У тебя, Косаренко, наверное, телок язык отжевал, - заметил как-то Коровин. - Все молчишь и молчишь... Зачем тебе, спрашивается, амбарный замок на душе?..
- А почему я ее должен держать нараспашку?
- Так, дорогуша же ты мой, неужели это надо доказывать? Птахи небесные, и те на разные голоса заливаются, радость друг другу доставляют. Мы же, как-никак, человеки, хоть проштрафившиеся. А на поверку что выходит? Явная несуразица... Второй, считай, месяц одно и то же мыкаем, а я вот даже не знаю, к примеру, женат ли ты и есть ли у тебя детишки?
- Тебе-то что до этого? - не очень вежливо заметил Николай. - Чем в чужую душу лезть, лучше бы винтовку как следует почистил.
- Опять затянул нудную песню, - обиделся Коровин. - За мое оружие будь спок, оно у меня в полном ажуре!
- Ажур... А вот эта грязь, а это ржавое пятно?.. Через два часа проверю!.. А теперь показывай, какой твой сектор обстрела?
- Мама родная, да сколько же ты будешь спрашивать про него, про этот несчастный сектор?
- Сколько надо, столько и буду! Показывай!
Коровин нехотя подошел к амбразуре.
- Значит, так... Справа во-он тот валун, какой возле кустов, а слева расщепленная береза. Врагов должен бить как на озерке, так и на берегу. Еще имеются вопросы?
- Что нового заметил у противника?
- Все по-старому... Днем финны и носа не высовывают.
- А ночью?
Оказалось, что ночью, уже перед утром, Коровин видел, как два вражеских солдата спускались умываться.
- Стрелял по ним?
- Зачем? С такого-то расстояния только в белый свет и попадешь... Тут, поди, метров пятьсот, не меньше...
- Эх ты, вояка! - укорил Николай товарища, подумав про себя: "Я, наверное, и впрямь стал заплесневелым сухарем. Человек ко мне сердцем тянется, а я его всеми силами отпихиваю от себя..."
И словно бы заглаживая свою вину, примирительно спросил:
- Махорка есть?
Коровин полез в карман брюк и достал бархатный кисет, на котором шелковыми нитками было искусно вышито: "Кого люблю, тому дарю. Навсегда твоя Вера".
- Девушка? - поинтересовался Николай.
Коровин заулыбался, тепло и горделиво.
- Когда вышивала эти бесценные слова для меня - да, а теперь, как говорится, самая что ни на есть законная жена. Хочешь взглянуть? - спросил он и, не дождавшись согласия, торопливо, будто опасался, что ему помешают это сделать, полез в нагрудный карман гимнастерки.
С потертой фотокарточки смотрела молодая белокурая женщина в светлой кофте с узкими рукавами до запястья и в широкой деревенской юбке. Курносый нос, тонкие раскрылки бровей, щеки с ямочками, пухловатые губки и большие глаза с выражением не то застенчивости, не то виноватости, - все части лица соотносились между собой с такой удивительной пропорциональностью и так дополняли друг друга, как будто искуснейший ваятель в них воплотил свою мечту о женской красоте.
Женщина сидела на стуле и держала годовалого мальчика, черного, как цыганенок, а по бокам у нее стояли две девочки-дошкольницы, похожие на мать.
- Как видишь, Ваня, у меня солидное семейство, - пояснил Коровин все с той же теплой, горделивой улыбкой. - Это не считая нашего первенца - его задавила проклятая скарлатина...
- Постой-ка - ты ведь молодой - когда же успел-то?
- Вишь, Ваня, какое дело, любовь - шутка нехитрая, особого мастерства не требует... Мы с Верочкой поженились, можно сказать, сосунками - целых восемь месяцев без регистрации жили. У нас уже появился вихрастый мальчонка, а закон не признавал нас за мужа и жену, потому как нам по восемнадцати не было...
- Не жалеешь, что рано женился?
- Что ты? - запротестовал Коровин, как будто Николай покушался на его счастье.
Рассеянно слушая товарища, Николай думал о своей семье, из-за его осуждения оказавшейся в тяжелейшем положении. Как всегда в последнее время, едва ли не все думы его вертелись вокруг одного: писать Ольге, где он, или не писать? Если да, то как дать ей понять, не вызвав подозрения у посторонних, что он совершил побег из мест заключения и штрафником под чужой фамилией попал на фронт?
Разве что установить связь с кем-нибудь из братьев? Это было бы прекрасно, да беда-то в том, что связь с фронтовиками Константином и Василием у Николая оборвалась еще задолго до ареста, а адрес самого младшего, Павла, служившего в какой-то танковой части, он точно не помнил.
И все-таки надо написать Павлу!
Через час Николай уже свертывал письмо в солдатский треугольник. Написал его так, чтобы работники военной цензуры ничего не поняли, а братишка, наоборот, чтоб мог догадаться о главном - о том, что в силу крайне неблагоприятных стечений обстоятельств он, Николай, вынужден был изменить свою фамилию и теперь воюет под чужим именем и что если случится самое худшее, то есть, если родители Ивана Дмитриевича Косаренко получат еще и похоронную, то Павел должен иметь в виду, что за этим кроется...
