— А из чего же?
— Так!
— Значит, тебе меня не будет жаль? — с упреком заметил Петруша.
— Пойдем к лодке, Петруша! — взяв его за руку, поспешно сказала Аня.
— Зачем?
— Нарвем цветов; я их ужасно люблю.
— Ну пойдем!
И они как стрелы пустились бежать, — перебежав мостик, повернули по берегу речки, которая прихотливо изгибалась узкою лентою, окаймленною с двух сторон широкими листьями болотных лилий. Прибежав к одному из кустов, Петруша взвалил себе на плечи два весла, которые скрывались там, и медленно пошел к лодке, стоявшей невдалеке. Он проворно прыгнул в нее и отвязал ее от колышка, покрытого изумрудным мхом.
Лодка заколыхалась, и из-под зеленой тины блеснула вода. Петруша с ловкостью перекинул конец весла на берег, а другой придержал рукой. Аня, приподняв высоко платье, чтоб его не замочить, стала тихонько пробираться по веслу, которое вертелось во все стороны.
— Какие у тебя маленькие ножки! — заметил Петруша.
Аня, потеряв баланс, закачалась.
Если бы не ловкость Петруши, она упала бы в воду; но он схватил ее за руку и с силою притянул в лодку. Он смеялся. Аня тоже смеялась.
Лодка тем временем отчалила от берега и тихо прорезала себе дорогу в зелени, оставляя за собой ленту воды, которая уменьшалась постепенно и наконец исчезла.
— Смотри, весло забыли! — кричала Аня.
— И с одним накатаемся.
* * *
Петруша стоя правил одним веслом и насмешливо глядел на нее.
Легкий туман стал подниматься из реки, которая становилась шире и чище, а лес, окаймлявший берега с обеих сторон, густел и темнел. Петруша и Аня плыли молча; последняя смотрелась в воду, опускала руки в нее и так ехала, производя ими легкий плеск.
— Петруша! — неожиданно окликнула она задумавшегося своего вожатого.
— А? — спросил пугливо Петруша.
Эхо повторило их. Это Аню очень заняло, и она, смеясь, стала повторять на разные голоса имя Петруши и прислушивалась к эхо.
— Отчего, Петруша, лес повторяет, что я ни скажу? — спросила Аня.
— Это — эхо, — глубокомысленно отвечал Петруша.
— Вот хорошо! я и без тебя знаю, что эхо! — насмешливо и передразнивая его голос, отвечала Аня и с важностью продолжала: — Нет, ты мне растолкуй, отчего и как?
Петруша молчал.
— Не знаешь?
— А ты знаешь? — с досадою спросил Петруша.
— Нет! но мне не стыдно! я не буду курить и писать письма! — Аня сопровождала свои слова лукавыми взглядами.
— О, тогда я всё узнаю; а теперь чему научиться с Селивестром Федорычем? разве как сушить васильки, чтоб перемешивать с табаком и потом курить их.
— Да тебе будет скучно там одному! На лодке нельзя кататься и рвать таких цветов.
И Аня нагнулась сорвать одну из лилий; но корень был крепок, и она только возмутила поверхность воды. Петруша, бросив весло, сорвал ей его.
— Еще и эту, и эту! — говорила Аня Петруше, который наклонял лодку во все стороны, собирая цветы, разбросанные по реке, и говорил:
— Чего мне будет жаль, так тебя, Аня: она тебя замучит попреками.
— Уж, право, не знаю, что я ей сделала! она меня ужасно не любит, — с грустью сказала Аня.
— Ты пиши ко мне, если уж она очень…
— Что же ты сделаешь?
— Я…
Петруша призадумался и потом отвечал:
— Я скажу ей, что не буду ее любить.
— Ах! не говори ты ей этого! — воскликнула Аня в испуге и тихо заплакала.
— О чем же ты плачешь, Аня? — недовольным голосом спросил Петруша, и, отнимая ее руки от глаз, он вкладывал в них цветок.
— Страшно! — всхлипывая, отвечала девушка.
— С чего тебе страшно? — глядя вокруг, спросил Петруша.
— Я останусь одна: она меня с дедушкой будет бранить всякий день.
— Ну так я останусь, не плачь! Посмотри, какой чудесный цветок.
Так утешал Петруша свою спутницу.
Аня взглянула на цветок, понюхала его и немного запачкала себе нос. Петруша залился смехом и, сорвав себе лилию, напачкал тоже свой нос.
Они гримасничали в лодке, смеялись; вдруг Аня призадумалась и сказала:
— Знаешь что, Петруша: сорвем по цветку, высушим их, и когда ты приедешь побывать, я спрошу свой, а ты у меня свой. И если кто потеряет его, тот должен целый год исполнять всё, что ни приказывают.
— Хорошо; спасибо! — отвечал Петруша, взяв поданный ему цветок, и прибавил:-Я его в историю положу.
Болтая, они не заметили, что стемнело. Аня первая пугливо сказала:
— Однако, Петруша, вернемся назад; пока еще доедем, а может, нас хватятся.
Но как ни спешил Петруша, когда лодка причалила к месту, где они сели, уже совсем смерклось. Аня с Петрушей бегом пустились к дому, и лишь только завидели его, как оба в один голос пугливо заметили:
— Огонь в гостиной!
- Не приехал ли он? — сказал Петруша.
И, подойдя ближе к дому, стал на скамейку. Аня последовала его примеру. Приподнявшись на цыпочки, она заглянула в окна и потом, быстро присев, дрожащим голосом сказала:
— Ах, уж и стол накрыт!
Петруша, стоя на скамейке и придерживаясь за плечи Ани, говорил:
— Он ходит по комнате: значит, сердит! — И, соскочив со скамейки, он продолжал:- Смотри, Аня, скажи, что сидела у себя в комнате.
— Хорошо; ну, иди же; я приду потом, — отвечала Аня.
И они разошлись.
В зале был уже накрыт стол для ужина. Старичок сидел в своих креслах и, прильнув к стеклу, высматривал в темноте сада свою внучку и Петрушу, которых искали по всему дому и ждали ужинать. Федор Андреич, рассерженный поздним отсутствием Петруши и Ани, расхаживал в зале и ворчал на свою сестру, зачем она не смотрит за ними и позволяет девушке в такой поздний час отлучаться из дому. Настасья Андреевна своими словами, казалось, еще сильнее раздражала гнев брата. Фигура его, и без того серьезная, сделалась мрачною. Он был небольшого роста, но необыкновенно широк в плечах, с плотными руками и ногами. Его лицо далеко не принадлежало к числу приятных; густые с проседью волосы, торчавшие вверх, придавали его строгим чертам что-то мрачное; а густые брови, почти сросшиеся вместе, увеличивали суровость выражения его черных блестящих глаз и большого носа. Он носил небольшие усы с проседью, которые скрывали его толстые губы. Цвет лица его был красноватый и не лишенный здоровья. Одет он был в синеватого цвета венгерку с высоким стоячим воротником, который упирался в его полный подбородок и делал еще шире его лицо.
Появление Петруши нарушило молчание, воцарившееся в зале. Федор Андреич встретил его следующими словами:
— А, насилу явился!
Петруша поцеловал у него руку.
— Вы заставляете ждать себя… Где ты был?
И лицо Федора Андреича становилось всё мрачнее.
— Я катался на лодке! — робко отвечал Петруша.
— Я ведь тебе запретил? как же ты смел! — грозно спросил Федор Андреич.
— Я ему позволила: он хорошо играл сегодня! — подхватила Настасья Андреевна.
Ее брат, нахмурив брови, отвечал:
— Прекрасно, ты его отпустила; а где же Аня?
— Я не знаю-с! — поспешно отвечал Петруша.
— Разве она не с тобой каталась? — с удивлением спросил Федор Андреич.
— Нет-с! — запинаясь, проговорил Петруша.
В ту минуту Аня, слегка смущенная, вошла в залу.
— А-а-а, сударыня!.. где вы изволили быть? — торжествующим голосом спросила Настасья Андреевна.
— Я сидела наверху!
— Неправда: я сама была в вашей комнате.
— Верно, я…
— Поди поздоровайся, — перебил ее старичок.
Аня подошла к Федору Андреичу, поцеловала его в щеку.
— Боже мой! посмотрите на ее платье, — вскрикнула Настасья Андреевна и, кинувшись к Ане, стала повертывать ее во все стороны.
Торопясь домой, Аня забыла о своем платье, и роса вымочила его.
Федор Андреич выразительно посмотрел на Петрушу, погрозив ему, и сквозь зубы сказал:
— Так ты один катался?
— Я одна гуляла в саду! — побледнев и умоляющим голосом сказала Аня, обратись к Федору Андреичу, который отвернулся от нее и настойчиво требовал, чтоб Петруша сознался в своей лжи.
Но Петруша упорно молчал. Этим временем Настасья Андреевна накинулась на Аню, которая заплакала.
Федор Андреич, оставив Петрушу, обратился к плачущей и грозно закричал:
— Вы, кажется, сговорились меня злить сегодня. Одна плачет, другой лжет!
— А она разве не солгала вам? — подхватила Настасья Андреевна, бросая яростные взгляды на Аню.
— Настасья Андреевна, моя Аня не лгунья! — обидчиво заметил старичок.
Внучка кинулась к своему защитнику и, скрыв свою голову на его плече, горько зарыдала. Дедушка утешал ее и шептал:
— Тише, не плачь: он пуще рассердится.
Федор Андреич заходил скорыми шагами по комнате: то было признаком гнева.
