требовательность. Она вынула вторую папку и тоже вручила ему.
Он снова просмотрел содержимое. Эта папка была более полной, включала в себя почти все, что смогло собрать детективное агентство. Часть информации была получена нелегальным путем. Но она показалась ей несущественной.
– Хорошо.
Он отдал ей коричневый конверт, совершенно бесцеремонно, как будто передавал пакет с колбасой. Сьюзен взяла его, спрятала в сумку, в животе разлилось приятное тепло.
Он встал, так же неловко, сложил папки трубочкой и спрятал во внутренний карман пальто.
– Если мне понадобится что-то еще, я позвоню на днях.
Она чувствовала деньги сквозь кожу сумки.
– Если бы я только могла понять, что вас так интересует в этом парне…
Мужчина посмотрел на нее таким взглядом, от которого она вздрогнула.
– Лучше не пытайтесь это понять. Если хотите добрый совет.
И он ушел, не оборачиваясь.
Джон сидел на кровати в отеле, на мягкой, пахнущей лавандой кровати, не отводя взгляда от стоящего на столе телефона и борясь с собой, пытаясь решить, имеет ли он право позвонить с него. Все внутри дрожало, грозя разорвать на части. Происходящее с ним казалось похожим на сон, и все, чего он по-настоящему хотел, так это поговорить с кем-нибудь из реального мира, с кем-то, кто сможет сказать ему: «Проснись!» или что-то в этом роде. Может ли он позвонить? Они сказали, что он должен спать здесь; они не хотели больше отпускать его, теперь, когда наконец нашли спустя пятьсот лет… Означает ли это, что он имеет право позвонить? Он слышал, что звонить из отелей дорого, а у него денег в кармане было аккурат на поездку в метро.
Они купили ему одежду: пижаму, брюки, рубашку, все необходимое, нужного размера. Весь пол был усыпан пакетами, и он даже не все раскрыл. Тем временем стемнело, а он так и сидел в полумраке.
Означает ли то, что они позволили ему переночевать здесь, и то, что они оплатят телефонный разговор? Может быть. Он уставился на плоский светлый аппарат, поблескивающий в темноте, и снова задрожал. «Триллион долларов, – повторил голос внутри него, и еще раз, и еще. – Триллион долларов».
Пол. Пол Зигель скажет ему, что об этом думать. Пол поможет ему прийти в себя.
Рука дернулась вперед словно сама собой, рванула к себе трубку, а указательный палец другой руки набрал номер. Затаив дыхание, он прислушивался к раздававшимся звукам, гудкам, услышал щелчок, когда сняли трубку.
– Пол Зигель, – раздался знакомый голос, и Джон уже хотел было заговорить, вот только в голову не приходило ничего, что можно было бы сказать, даже идея назвать свое имя, и только потом он заметил, что нарвался на автоответчик. – В настоящее время я нахожусь в заграничной поездке, но все равно рад, что вы позвонили. Пожалуйста, назовите свое имя, оставьте сообщение и, если необходимо, свой номер после сигнала, чтобы я мог позвонить вам сразу после возвращения. Спасибо вам и до скорого.
Послышался сигнал.
– Пол? – Собственный голос казался ему странным. Как будто он перенес операцию на горле. – Пол, это Джон. Джон Фонтанелли. Если ты там, возьми трубку, это важно. – Может быть, он как раз входит в двери, запыхавшийся, волоча за собой чемодан и ручную кладь, кто знает? Как раз возится с ключами, слушая, как говорит в квартире аппарат? – Пожалуйста, позвони мне, как только сможешь. Я тут так запутался… Случилось кое-что совершенно невероятное, и мне нужен твой совет. Что ты делаешь за границей, именно сегодня, черт тебя побери? Ах да, я в отеле «Вальдорф Астория». А номер забыл…
Второй сигнал оборвал соединение. Джон осторожно положил трубку, еще раз провел рукой по аппарату, блестящему от его пота, рухнул спиной на подушки, а затем провалился в забытье.
Несколько дней Марвин Коупленд ничего не слышал о Джоне. А затем пришла открытка. Открытка из Нью-Йорка.
Я действительно получил наследство и причем немалое. Но обо всем этом я расскажу тебе в другой раз. Сейчас мне нужно уехать на некоторое время – по делам. Я появлюсь, обещаю, вот только не знаю когда.
На открытке были изображены статуя Свободы, Всемирный торговый центр, Бруклинский мост и Музей современного искусства. Чуть мельче, другой ручкой было приписано с краю: «На днях зайдут люди из транспортного агентства. Пожалуйста, покажи им мою комнату, пусть они все упакуют; так нужно».
– А квартплата? – проворчал Марвин, несколько раз повертев в руках открытку, но больше ничего не обнаружил. – Как насчет квартплаты?
Мог бы и не беспокоиться, потому что три здоровяка, появившиеся несколько дней спустя, вручили ему конверт, в котором лежала квартплата за добрых три месяца крупными купюрами и небольшая записка, нацарапанная почерком Джона: «Я появлюсь, как только разберусь, что происходит. Пусть моя комната пока останется за мной, окей? Джон».
– Милости просим. – Марвин проводил мускулистых ребят в комнату Джона. Похоже, они немного расстроились, увидев, что не нужно перевозить пианино, даже мебель, а всего лишь пару ящиков со шмотками, книгами и принадлежностями для рисования. – И куда направляемся?
– За океан, – сказал главный здоровяк, вручая ему клеммник. На бумагах было написано «Флоренция, Италия».
Джон с восхищением смотрел в узкий иллюминатор замедляющего движение самолета на аэропорт, который весь сверкал на солнце. «Петерола Аэропорто» – было написано на одном из зданий. Во Флоренции было раннее утро.
Летели они ночью, десять или одиннадцать часов, он запутался в разных часовых поясах и летнем времени. Само собой, первым классом. В двух рядах впереди он заметил лицо, показавшееся ему знакомым. И у него случился легкий шок, когда он вспомнил почему: то был актер, настоящая звезда Голливуда, обладатель «Оскара», который путешествовал в сопровождении жены и менеджера. Он негромко спросил у Эдуардо, может ли он рискнуть – пойти вперед и попросить у актера автограф.
– Почему бы нет? – ответил Эдуардо и сухо добавил: – А можете подождать пару недель, и тогда он попросит автограф у вас.
После этого Джон отказался от своей затеи.
Несмотря на широкие кресла и большие расстояния между рядами, Джон спал мало и чувствовал себя не очень хорошо. От яркого света болели глаза. Он заморгал, глядя на мягкие холмы с росшими на них пиниями, от вида которых у него неожиданно возникло чувство, что он возвращается на родину. А ведь он никогда не был в Италии, только слышал рассказы родителей о ней.
Они здорово удивились, когда он приехал к ним на черном «линкольне». Воспоминание о том, какие у них были лица, все еще вызывало улыбку.
Рассказал он им немного. Историю с наследством они не совсем поняли («Как ты можешь унаследовать что-либо, когда мы еще живы, мальчик?» – добрых пять раз поинтересовался отец), но то, что он теперь богат, сумели понять. Насколько богат, он решил пока им не говорить, поскольку визит был запланирован короткий, а триллион долларов они все равно не смогли бы себе представить. В конце концов, он и сам пока что не мог этого сделать.
На обратном пути из Бриджуотера они остановились на Пятой авеню, прямо перед самыми изысканными и утонченными магазинами. Эдуардо, все время сопровождавший его, словно гид по чудесному миру богатства, передал ему золотую кредитную карточку, на которой было написано его имя, со словами «Пойдет на один из ваших счетов», – а затем они вошли в этот храм портновского искусства.
Их окружили тишина и запах тканей, тонкой кожи и дорогих духов. Витрины, упаковочные столы и вешалки, казалось, появились здесь вместе с заселением Америки. Джон ни капли не удивился бы, если бы кто-то сказал, что темное дерево, из которого была сделана вся мебель, взято с самого «Мейфлауэра». Седоволосый, слегка прихрамывающий человек подошел к ним, словно хранитель Грааля, окинул быстрым профессиональным взглядом с ног до головы безупречно, даже слишком модно одетого Эдуардо, а затем Джона, на котором все еще были джинсы, изношенная рубашка и потрепанный пиджак, и тут же, не поведя бровью, осознал, что его помощь нужна именно Джону.
– Сколько вы планируете потратить на одежду для молодого человека? – спросил он.
– Сколько будет нужно, – произнес Эдуардо.
И началось. Джон примерял, Эдуардо принимал решения, предлагал, комментировал, командовал сотрудниками магазина.
Поначалу Джон категорически воспротивился идее обзавестись подобающими костюмами, рубашками, галстуками и тому подобным. Он заявил, что они неудобны, быстро пачкаются и он сам себе кажется в них самозванцем.
– Вы можете позволить себе все самое лучшее, – сказал Эдуардо, – и это совершенно
