душицы.
Дразня и зазывая, на большом блюде лежали свежеиспеченные бабушкины плюшки – с вареньем, тушеными яблоками и просто посыпанные сахарным песком. Кстати, последние, «пустые», как называла их бабушка, маленький Чемоданов любил больше всего. В простой керамической вазе стоял пышный букет только что срезанных флоксов, и их неповторимый аромат витал по всему дому.
После чая дед спал в гамаке, а бабуля уходила к цветам.
– И как здесь все помещались, – недоумевал Чемоданов, – уму непостижимо! Дед с бабушкой, я, бабушкина племянница старая дева Зиночка, смешная, пугливая и плаксивая, – дед над ней насмехался, а бабуля жалела. Еще дедов брат, мой двоюродный дед, но я считал его дядей – назвать его дедом язык не поворачивался! Красавец, пижон, страшный модник! А с какими дамочками он приезжал! Вся улица пялилась. Веселый был, заводной: коньяк, картишки, песни под гитару. Пел он здорово, а вот актер из него не получился. Я его обожал, а родня считала отщепенцем, аутсайдером и относилась к нему настороженно. Все Чемодановы – люди серьезные, у всех семьи, а тут на тебе: жуир, бонвиван и гуляка, и к тому же актер. – Чемоданов вздохнул. – Он как-то странно исчез, дедов брат, мой любимый дядька. Странно и неожиданно: был человек и нет… Другое время, другие люди…
Родители приезжали на выходные. В субботу утром Чемоданов вставал чуть свет и караулил их у забора.
Никакие уговоры и объяснения не помогали – да, он знал, что раньше обеда они не приедут: пока выспятся, то да се, как говорил дед, пока соберутся и пока доедут, – в общем, гуляй, Вадька, и отдыхай! Но Чемоданов разумных доводов не слушал – а вдруг приедут раньше, вдруг что-то изменится? Он очень скучал.
Но ничего не менялось, и, еле таща тяжеленные сумки, набитые с трудом добытым мясом, колбасой, сладостями и черешней для сына, усталые родители появлялись к обеду.
За обедом Чемоданов ел плохо, было не до еды.
Он был так счастлив, что болело где-то в груди, – вот они наконец-то все вместе: папа, мама, бабуля и дед, и любимый дядя, и даже глупая Зина. Все еще вместе, и все шутят, и смеются над влюбленной в красавца-дядьку Зиной – «старой дурой», как ворчал дед. Все здесь, на любимой терраске, с любовно накрытым столом. Бабуля, как всегда, постаралась – окрошка, котлеты с жареной картошечкой, кисель из собственных ягод и яблочный пирог.
Добравшись, мама тут же надевала цветастый, «дачный», с широкой юбкой колокольчиком, сарафан, и папа скидывал рубашку и брюки и облачался в дачные шорты и майку, между прочим, очень потрепанную. Родители… молодые, красивые и очень счастливые. Дед и бабуля, еще совсем не старые и не дряхлые, полные сил и планов. Дача, построенная для семьи и маленького Чемоданова, любимого внука, бабулины цветы, запах жасмина, сладкие, крепкие яблоки. И все они вместе. Вся семья. И никто не знает, что все это будет продолжаться совсем недолго… Слава богу, что не знают.
А вечером будут шашки, или шахматы, или лото – его любят бабуля и Зина, но он, Чемоданов, не очень. А назавтра, если не будет дождей – хорошо бы не было, – они пойдут в лес или на речку. Лучше б на речку, понырять и поплавать. Но и в лес тоже неплохо, дед знает лес, с ним интересно!
– У меня было очень счастливое детство, – грустно вздохнул Чемоданов и повторил: – Да, очень счастливое. Но до поры. Сначала пропал дедов брат. А потом погибли родители. Помнишь ленинаканскую авиакатастрофу в декабре восемьдесят восьмого? Мои были на этом «Иле», летели к папиному армейскому другу в отпуск, встречать Новый год. – И Чемоданов надолго замолчал. – После этого дед и бабушка сразу сдали, резко, за полгода превратились в настоящих немощных стариков. Первым ушел дед, а спустя два года бабуля. Вот такая история, Кать.
– Счастье всегда до поры, – ответила Катя. – Думаешь, у кого-то по-другому?
Чемоданов пожал плечами:
– Про других не знаю. Знаю про себя. Просто, когда ты привык к хорошему, трудно нырять в ледяную воду.
В тот день Катя поняла, что для Чемоданова эта старая милая дачка не просто сакральное место, а настоящее семейное гнездо.
Да, старый домик сносить было жалко, в нем вся прежняя жизнь. Но и оставлять его тоже нельзя, нет места для постройки нового, того, о котором Чемоданов мечтал, который сам спроектировал и на который копил.
В тот день он разжег старую, потрескавшуюся печку – из ее щелей потянуло дымком, – достал термос с чаем и приготовленные бутерброды, и они сели на терраске перекусить.
В нежилом, непротопленном доме было довольно сыро и прохладно, на дворе стоял поздний август, но после чая они согрелись, и Чемоданов бережно и аккуратно достал проект нового дома.
Катя была в потрясении – все там было продумано до мелочей, кухня и столовая, гостиная с камином, ванные комнаты и туалеты, три спальни и кладовая, погреб и финская банька.
– Три спальни? – спросила Катя. – А для кого?
– Для детей, – коротко ответил Чемоданов, – одна для родителей и две для детей.
И все, молчок, никаких объяснений. Все-таки странный он, Чемоданов. Привез ее, разложил все бумаги – и все, тишина.
Никаких там «а как тебе», никаких «как ты думаешь», ничего, а? Ведь Катя дизайнер. Уж кто, как не она, умела представить то, что в итоге получится.
Представить, расставить, повесить, расположить. Тут кресла, а тут диван. Тут встанет комод, а тут обеденный стол. Тут хорошо бы книжный стеллаж, а тут этажерка.
Чемоданов слушал внимательно. С чем-то соглашался, по поводу чего-то возражал. Даже немного поспорили.
Вдруг Катя подумала: «О чем я, о чем? Кто просит моего совета, кто предлагает мне поучаствовать? – И, резко сникнув, откинулась на спинку стула и посмотрела на часы:
– Нам не пора?
– Хочешь ехать? – почему-то расстроился Чемоданов. – Ну ладно, поехали… Знаешь, я всегда с таким трудом уезжаю отсюда.
Яблоки – а как их было не взять – собирали молча, сосредоточенно, словно не было дела важнее. Набрали две здоровые икеевские синие сумки, и машину затопило невозможным ароматом антоновки.
В дороге молчали. От воздуха и наплывших сумерек клонило в сон. Катя закрыла глаза.
Вот интересно – что у этого Чемоданова в голове? Две детские комнаты, детский туалет. Значит, строит планы? Но мне ни слова. Выходит, я в его планы не вхожу? А дальше все было тоже странно – впрочем, у Чемоданова все было странно. Как и сам Чемоданов.
К весне началось строительство дома,
