Вот, — это уже было обращение ко мне, — какого мужа надо искать».
Я не искала. Обычно я приходила к твоим инструкторам и оставляла очередную бумажку. Но в тот летний день мы случайно столкнулись с тобой в коридоре. Ты, раньше мельком видевший меня, спросил: «Мне бумагу несете?!» Я ответила. Ты пригласил зайти в твой кабинет. Я зашла. Прохлада, кожаные кресла. Ты налил восхитительный по тем временам напиток — пепси-колу. Дальше вспоминать? — В презрительно-насмешливом вопросе приподнялась ее верхняя губа. Станислав Михайлович молчал. — Что ж! — продолжила она. — Сначала ты пригласил меня в ресторан, потом последовали валютный бар, Большой театр. На день рождения — французские духи. Ты сказал, что без ума от меня, что любишь. Намекнул, что готов даже на развод, чтобы только я стала твоей. Да, несомненно, ты любил меня. Разводы в партийной среде не поощрялись. О повышении на длительное время можно забыть. Скорей всего ожидало понижение, а лучшим исходом этого рискованного шага было — удержаться на прежнем месте.
И началось: мама, папа, бабашка и даже дед твердили мне: «Выходи за Пшеничного! Лучшей партии не найдешь!» И впрямь, какие у меня были перспективы? Да никаких. А тут и двадцать пять скоро — веселый юбилей, если к этому времени ты уже замужем и упакована, как тогда говорили, на все сто. А я, — расхохоталась Инга, — и не замужем, и совсем не упакована. Какой, к черту, юбилей! Стыд от подруг и родни. Ну как их собирать? Как опять слушать одно и то же из года в год переходящее пожелание — выйти замуж?! Как опять сидеть в маленьком, полутемном зальце двухкомнатной квартирки и есть свекольный и морковный салаты, приправленные майонезом с чесноком? Как опять разливать на всех приглашенных две бутылки шампанского и пить напиток «Медовый»: желтоватую воду, в которой пушистыми хлопьями плавал осадок? Как?! Вот я и поехала с тобой в Дом отдыха партийных работников, вот я и забеременела под шум листвы и тихий плеск речки. В результате чего ты развелся и я стала твоей женой.
Зато какой получился юбилей! Гостям желать было нечего: я замужем, и живот явно давал об этом знать. Гуляли в банкетном зале ресторана. Столы ломились от изысков. Гости языки проглотили. Ошалели. И все было бы чудно, если бы ты, несмотря на все твои одеколоны и импортные костюмы, не был мне противен до тошноты. Думала, даже больше, надеялась, что пройдет. Мама все тихонько и упорно твердила: «Стерпится — слюбится!» Нет! Стерпится — сненавидется, вот это точно. Видишь, какой неологизм я создала. И вдохновитель ты!
В голове Пшеничного так полыхнуло, что красная пелена заволокла глаза.
«Ведьма, — подумал он, когда отхлынула закипевшая кровь. — Ненавистью заморозила свою и мою жизнь. Если не врет от злобы, то нет ей прощения».
— В ответ на твою тираду скажу: получила по заслугам, — бросил он сквозь зубы заметно охрипшим голосом. — Ты искала не любви, а материальных благ. За них и платила по счетам. А теперь я делаю тебе королевский подарок: дарю свободу.
Инга опустила глаза в стол и сидела не шелохнувшись. Потом вскинула на него страшный, сверлящий взгляд и произнесла:
— Свободу и эту квартиру.
— Не может быть и речи! — отрезал он.
— Что ж ты меня, свою жену, выселять будешь? Судебных приставов позовешь?.
— Оговорилась, запамятовала, должно быть, — едко заметил Пшеничный. — Не свою жену, а бывшую. Большая разница!
Лицо Инги перекосилось от злобы, которая, распирая ее, вырвалась через раздувшуюся шею в искривленно открывшийся рот:
— Да я тебе такое устрою, что!.. — Она заметалась по салону. — Да я всех своих подруг, приятельниц позову…
Пшеничный согласно кивнул головой:
— Чем доставишь им несказанное удовольствие.
— Да они тебя… тебе…
— Они посмеются и позубоскалят на твой счет. Мол, такая дура оказалась, мужа не удержала. Но ты не волнуйся, может, та, которая выскажет это суждение первой, первая по твоим стопам и пойдет. На этом, полагаю, дискуссия окончена, — подытожил он. — Два дня на сборы. Мой адвокат уведомит тебя о дне бракоразводного процесса.
— А я вот не дам тебе развод! — уперлась в бедра руками Инга, что так не шло к ее изысканному силуэту, да натура, как не заталкивай ее в силуэт, в момент «X» всегда выйдет наружу.
— Вот встретишься с адвокатом, побеседуешь и сделаешь, как пожелаешь, — усмехнулся Пшеничный и вышел из салона, но тут же вернулся и добавил, тоже злоба искала, как ужалить побольнее: — Проблема твоя в том, что ты никого, кроме себя, не можешь любить. Не дано тебе. Убогая ты на любовь, — смерил презрительным взглядом и ушел.
Инга сидела на диване, опершись подбородком на руки. В голове стояла пустота со звоном. Потом проскочило:
«Бред!.. Бред какой-то!.. В один день все!.. Нет! Нет! — затрясся подбородок. — Это невозможно! Я же живой человек! И это моя квартира ровно настолько, насколько и его! — Мысли путались. — Как он меня назвал? Убогой на любовь?! — Она отрешенно улыбнулась: — Нет! Я любила! Как я тогда обрадовалась, когда в стране все начало рушиться! Вот, — подумала, — вылетишь ты из своего райкомовского кресла, что делать будешь? И точно, партию отменили, райкомы закрыли, и он таки вылетел. А я встретила Андрея и полюбила его. Всем тогда было трудно. Андрей тоже пострадал, его НИИ распустили. Перебивался кое-как. И Стас кое-как. И я решила — через месяц переезжаю к Андрею. У него была такая славная однокомнатная квартирка. В каком же районе?.. Метро там не было. Славная такая… Да, так я и решила: Олежку к маме на время, а сама все оставляю Пшеничному и ухожу. Андрей даже обои переклеил, вместе выбирали… Но тут этот проклятый Пшеничный так извернулся, вот же сволочь! — брызнула она слюной. Встала, взяла бутылку виски и, наполнив стакан, поставила ее на пол рядом с собой. — Вывернулся, закрутил какое-то дело. Что-то купил, что-то вложил, что-то продал. И деньги, деньги, это было что-то страшное, сюрреализм какой-то — пачками! И доллары! Запретные доллары вдруг стали возможны. Опьянение, другого слова не подберешь, чтобы описать то состояние ума. Все достижимо. Все позволено, и никто не контролирует. Едешь за границу — трать сколько хочешь. Ой, мы тогда с ним чего только не накупили в Париже! И он еще сказал: «Погоди, будет у нас с тобой домик во Франции». И вместо того, чтобы уйти к Андрею, — слезы побежали по ее обиженному «судьбой» лицу, а рука вновь потянулась за бутылкой, — я уехала отдыхать в Испанию. Ах, мне так хотелось
