Уронив папиросы, он нагнулся, чтобы поднять их, и, когда брал в руки газету, увидел, что Клавдия смотрит на него.
"Поговорим", - холодея и напрягаясь всем телом, как для драки, подумал он, но не встал, а продолжал сидеть в напряженной и даже нелепой позе - в одной руке палка с газетой, в другой - коробка папирос.
Она подошла сама и остановилась перед ним, робкая, счастливая, прелестная. Грудь ее волновалась, на лице вдруг выступил яркий и горячий румянец, и какая-то дрожащая и неверная улыбка появилась на губах.
- Лешенька, - проговорила она покорным и потрясающе милым ему голосом.
Он молчал.
- Леша, - опять сказала она, и он увидел по ее глазам, что она испугалась и что она понимает - сейчас произойдет нечто ужасное. - Леша, совсем тихо, с мольбой в голосе сказала она.
Тогда, почти не раскрывая рта, раздельно и внятно, на все кафе, он назвал ее коротким и оскорбительным площадным именем. И спросил:
- Съела?
В соседних кабинах поднимались люди. Гофман встал и, обдергивая на себе пиджак, крупным шагом подошел к Жмакину. Явился откуда-то кривоногий швейцар. Все стало происходить как во сне.
- Тихо, - сказал Гофман, - сейчас же тихо.
- Я вас всех убью, - скрипя зубами и наклонив вперед голову, сказал Жмакин. - Я вас всех порежу...
В его руке уже был нож, тупой нож со стола, и он держал его как надо, лезвием в сторону и книзу. Подходили люди. Женщина в зеленой вязаной кофточке вдруг крикнула:
- Да что же вы смотрите! Он же пьян!
- Отдать нож, - фальцетом сказал Гофман.
Жмакин поднял голову и поднял нож. И тут, неловко присев, Гофман отпрянул за Клавдию. Нож в занесенной руке Жмакина дрожал. Он сразу не понял, что произошло. А когда понял, почти спокойно положил ножик на тарелку, сказал: "Извините" - и пошел к выходу. Его остановили. Он отмахнулся. Его опять остановили.
- Извините, товарищ, - сказал он, - мне идти надо.
И, чувствуя странную легкость в теле, вышел на улицу. Там его догнала Клавдия. Он посмотрел на нее, улыбнулся дрожащими губами. Она взяла его за руку и повела в Пассаж.
- Ничего, ничего, - говорила она, - ничего, пойдем.
Он шел покорно, молча.
В углу, возле автоматов, они остановились.
- Ну, - сказала она, - что с тобой?
- Я тебя люблю, - ответил он, и губы у него запрыгали, - я тебя люблю, - повторил он со злобой, страстью и отчаянием, глядя в ее лицо. Слышишь ты? Я, я...
Слезы мешали ему говорить.
- Не плачь, - голосом, полным нежности и силы, сказала она, - не плачь.
- Я и не думаю, - ответил он, - меня только душит...
И он показал на горло.
- Почистим желтые? - спросил вдруг из темного угла притаившийся там чистильщик сапог.
- Зачем ты с ним? - спросил Жмакин. - Зачем он тебе нужен?
- Он мне вовсе не нужен, и вовсе я не с ним, - спокойно произнесла она. - Мне, Леша, никто ведь не нужен...
- Давай почищу желтые, - опять сказал чистильщик и сердито ткнул Алексея щеткой в ногу. - Почистим, начальник?
Алексей поставил ногу на ящичек, чистильщик принялся за работу. Потом, взявшись под руку, они вышли на улицу и сели в садике. Жмакин все еще задыхался.
- А Гофмана своего кинула?
- Потерялся наш Гофман, - сказала она, прижимаясь лицом к плечу Алексея.
Он засмеялся, потом закашлялся папиросным дымом и сказал:
- Я б его зарезал, не посмотрел, что моя жизнь будет окончательно кончена. Но только курей я не могу резать. Курица твой Гофман, хотя с виду довольно интересный.
Кашляя, он тряс головой и крепко сжимал ее холодную руку в своей горячей, уже загрубевшей ладони.
- Табак какой непривычный, - говорил Жмакин. - Ужас, какой табак. И тебя бы, как это ни странно, я насмерть зарезал, слышишь, Клавдя!
- Ох, страшно, - смеясь и все теснее прижимаясь лицом к его плечу, ответила она. - Ужас как страшно!
Потом она стала расспрашивать. Он отвечал ей про то, как живет, и что делает и, кто ему стирает белье. Мимо шла лоточница с мороженым, он подозвал ее и купил порцию за девяносто пять копеек. Но деньги он куда-то сунул и никак не мог найти. Лоточница стояла в ожидании, он все рылся по карманам. Клавдия поглядывала на него снизу вверх и облизывала мороженое.
- О, черт, - сказал Жмакин и принялся выворачивать карманы наружу. Денег не было.
Клавдия положила мороженое на бумажку, открыла сумочку и заплатила рубль. Лоточница дала ей пятак сдачи и ушла.
- История, - сказал Жмакин растерянным голосом, - тиснули у меня последнюю двадцатку. Я ее вот сюда пихнул, в кармашек.
Клавдия внезапно взвизгнула, захохотала и затопала ногами по песку.
- Ну, чего ты, дура, - сказал он, - чего смешного? Залезла какая-то сволочь в карман и тиснула...
У нее по лицу текли слезы, она швырнула в песок недоеденное мороженое и так хохотала, что Жмакину сделалось обидно.
- Да брось ты, - сказал он, - хороший смех!
И, подумав, добавил:
- Очень даже просто. В Пассаже тиснули, в подъезде. Такая толкучка безумная, а милиция ушами хлопает...
Клавдия опять прыснула, тогда он превратил все в шутку:
- Я же знаю, сам тут работал. Если с умом, толково можно действовать.
И, вновь рассердившись, передразнил чистильщика:
- Почистим желтые, почистим желтые! Одна банда! В пикет бы надо пойти, объяснить им по-русски, что к чему!
- Да ну тебя! - сказала Клавдия. - Еще в пикет!
Вечерело.
Погодя она попросила проводить ее в Лахту - если, конечно, он может. Она встала первой, а он еще сидел и смотрел на ее ноги в узеньких новых туфлях.
- Господин Гофман справил?
- Господин! - поморщившись, сказала она. - Какой ты, Лешенька, право, дурачок! Ну, вставай, пойдем!
И потянула его за руку.
На вокзале они влезли в вагон посвободнее и встали в тамбуре. По радио говорили о капитуляции Варшавы. Клавдия спросила шепотом:
- Тебя в военкомат вызывали?
- Ага, - быстро соврал он, - два раза.
- Без паспорта-то?
- А чего особенного? Паспорт мне подготавливается.
И он показал ей новенькое водительское удостоверение с фотокарточкой, где у него было старательное лицо.
Они стояли очень близко друг к другу, Клавдия дышала на него, и глаза у нее сделались робкими и печальными. Он держал ее руку в своей и перебирал пальцы.
- Теперь скажи, - велела Клавдия, - путаешься с девочками?
- Нет, - ответил он.
- И ничего такого не было?
- Одна была, Любочка, - запинаясь, сказал он, - но только я ничего такого не позволил себе. Ты что, не веришь?
- Дрянь какая, - сказала она, - сволочь паршивая...
Отвернулась и замолчала.
- Ну чего ты, Клавдя, - сказал он, - даже странно, Клавдя, а Клавдя?
Он дотронулся до нее, она ударила его локтем и всхлипнула.
- Чтоб я провалился, - сказал Жмакин, - чтоб мне руки-ноги пооторвало, чтоб я ослеп навеки. Слышь, Клавдя?
Она молчала.
- Играете со мной, - сказал он, - сами с Федькой путаетесь. Знаем ваши штучки!
Клавдия засмеялась со слезами в голосе, повернулась к нему, взяла его за уши и поцеловала в рот.
- Вор, жулик, бандит, - сказала она, - на что ты мне нужен, такая гада несчастная...
Поезд остановился.
Рядом стоял другой, встречный.
- Пойдем ко мне ночевать, - сказала Клавдия, - иначе я умру. Бывает, что среди ночи я проснусь и думаю, что если ты сейчас, сию минуточку не придешь, то я умру. С тобой так бывает?
- Нет, как раз так не бывает!
- А как бывает?
- Как-нибудь, - сказал он.
- А знаешь, - сказала она, - я тебя теперь все равно не отпущу. Это точно, как в аптеке. Точно и навечно.
Она говорила быстро, он никогда не видел ее такой.
- А мне отец знаешь, что сказал, знаешь? Он сказал: "Клавка, рожай. Ничего, прокормимся. Я заработаю. А ты маленько отойдешь - сама работать будешь. Бабка справится". Бабка тоже говорит: "Справлюсь", но плачет. В три ручья плачет. Стыдно ей, что без мужа. Какие глупости, правда?
- Я хвост собачий, - сказал Жмакин, - я не муж.
- Какой ты муж, - сказала Клавдия, - так, мальчишечка!
Они подошли к дому. На крыльце в рубашке "апаш" сидел Федя Гофман, курил папироску и глядел на небо. Жмакин обошел его, как будто он был вещью, и вошел в сени. Навстречу с грохотом вылетел Женька и, как когда-то, повис на Жмакине. Потом вышел Корчмаренко и спросил у Клавдии мимо Жмакина:
- Нашла?
- Нашелся, - розовея, сказала Клавдия.
Женька робко заговорил со Жмакиным. Он, видимо, ничего не знал. Появилась бабка. Увидев Жмакина, она увела его в кухню и, называя Николаем по старому паспорту, - стала упрашивать записаться с Клавдией. А Клавдия стучала в кухонную дверь и кричала:
- Баб, не мучай его. Лешка, ты еще живой?
- Живой, - смеясь, отвечал он...
А бабка плакала и, утирая слезы концами головного платка, говорила ему, как сохнет и мучается без него Клавдия и что, какой он ни есть человек, пусть женится и дело с концом, а там будет видно.
- Эх, бабушка, - сказал Жмакин, - недалекого вы ума женщина. Что, я не хочу жениться? Если жизнь сложилась так кошмарно, при чем здесь я?
