удался, хотя — местами — чуть-чуть длинноват.
Беру его с собою в Москву, откуда привезу Вам денег.
Работайте, дружище! Вы можете сделать очень хорошие вещи.
Не забывайте, что в Доме уч[еных] Вы всегда можете получить все, что Вам нужно.
Поговорите с Родэ насчет сапог.
Жму руку.
24. III.21.
19 апреля 1921, Петроград.
Товарищу Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому с искренним уважением.
19.IV.21.
3 августа 1921, Петроград.
А. И. Окулову.
Мне трудно говорить о «Водовороте», я не понимаю значения таких вещей, их литературная ценность только тогда налицо, когда они написаны великолепно. Описание какой-нибудь очень грязной и грубой хирургической операции может быть интересно научно, а какой интерес могут иметь картины садизма, описания убийств?
Вам не удалось одушевить эту сцену, в ней нет пафоса, энтузиазма, а только — механика.
На сцене такая вещь будет вызывать эмоции как раз именно те, против коих следует бороться.
3.VIII.21.
16, rue Jacques Callot, Paris, 6a.
Am-r Henri Barbusse.
Уважаемый собрат!
Я вынужден — на время — отказаться от любезного предложения Вашего, потому что совершенно не способен работать: у меня рецидив туберкулеза, нездорово сердце и сильное переутомление нервной системы.
Мне рекомендовано немедля ехать на юг или в Шварцвальд, — избираю последнее и на-днях еду туда.
Как только почувствую себя достаточно работоспособным — немедля пришлю статью для Вашего журнала.
Не сомневаюсь в его своевременности и полезности.
Сердечно желаю Вам бодрости духа и доброго успеха в деле.
Берлин.
11.XI.21.
25 августа 1922, Герингсдорф.
Слежу за Вашей работой с восхищением, — талантливый Вы человек. Но — не следует ли Вам отнестись к себе более серьезно? Писательство — очень ответственное дело, а не только приятная или любимая работа. Вы пишете несколько торопливо и порою небрежно. Это может обратиться в привычку, и тогда Вы станете делать литературу Василия Немировича-Данченко.
Простите за это указание. Не мое дело учить, я знаю. Но — очень уж много обещаете Вы, и хочется, чтоб хорошо дали. Рассуждаю как читатель, как человек, который любит литературу.
Ромэну Роллану.
Сейчас кончил читать «Кола Брюньон» в петербургском издан[ии] «Всемирной литературы».
Какую прекрасную книгу сделали Вы, дорогой друг! Вот, поистине, создание галльского гения, воскрешающее лучшие традиции Вашей литературы! Я читал ее, смеялся, почти плакал от радости и думал: как своевременна эта яркая, веселая книга во дни общего смятения духа, в эти дни темного безумия и злобы.
Книга — поет. Гибкой и сильной рукою мастера Вы так вылепили Вашего бургундца, что я физически ощущаю его бытие. И на каждой странице чувствуешь, как дорого Вам искусство, как любима Вами Франция. Мне очень нравится фламандец Уленшпигель де Костера, но Вы, на мой взгляд, дали более универсальный характер. Кола — романец. Я его наблюдал в Италии, я знаю, что он должен жить и живет во всех департаментах Франции, его веселое лицо я вижу даже в пьесах Лопе де Вега, в рассказах Аларкона и Гальдоса, в комедиях Хозе Бенавенте. Вы — мастер. И у Вас великолепное сердце. На-днях я прочитал еще одну прекрасную вещь, это роман Кнута Гамсуна «Соки земли» — эпическая идиллия, апология жизни и труда — чудесная вещь! Там, как и у Вас, главный герой — «ангел простых человеческих дел», гений труда и борьбы с природой. Хорошая, волнующая книга, такая же светлая и милая, как Ваша, но, разумеется, без Вашего французского блеска, без этой чарующей игры словом, которую прекрасно чувствуешь даже и в переводе на русский.
Прочитать хорошую книгу — это огромная радость для меня, и я от всей души. благодарю Вас, мастер, француз, за эту радость. Я думаю, что имею право благодарить Вас и от лица всей той русской молодежи, которая читает и будет читать Вашу книгу с таким же волнением, с тою же радостью, как читал ее я.
Мой привет!
Р. S. На-днях пошлю Вам рассказ для «Европы». Организую здесь литературно-научный журнал — без политики — с небольшою группой молодых литераторов. Не хотите ли дать нам две, три странички на любую тему, приятную Вам? Рецензию о какой-либо книге, очерк, характеристику кого-либо из современных молодых? О Вильдраке, Аполлинэре, Аркосе? Очень обрадовали бы!
Январь — февраль 1923, Сааров.
В. Иванову.
Получил Ваше письмо, дорогой Иванов; даты на письме — нет, по штемпелям не разобрал, когда оно послано; в нем — Ваша карточка, а кроме ее — еще более приятное мне — выражено Вами сознание, что писать Вам следует лучше. Вы даже ругаете себя: «Все, что я раньше написал, — ерунда». Это, разумеется, сказано чересчур сильно, Вы уже ухитрились написать кое-что очень серьезное, имеющее все признаки Вашей близости к подлинному искусству, Вы дали несомненные доказательства Вашей силы как художника. Это я говорю не в утешение Вам, Вы человечище крепкий и утешать Вас не надо. Но Вы встали бы рядом с правдой, сказав: «Пишу я, В. Иванов, очень много лишнего и фактами и словами, последними — особенно много. Это у меня оттого, что я много видел, богат впечатлениями, и они лезут на бумагу помимо моей воли». Вот так — будет вернее. Этот Ваш недостаток особенно выражен в «Голубых песках», книге хаотической и многословной, написанной «беглым шагом». Так писать не надо, хотя бы только потому, что писать так — легко.
Позвольте дать Вам хороший практический совет: не пишите года два-три больших вещей, вышкольте себя на маленьких рассказах, влагая в них сложные и крупные темы. Верьте: это не совет писателя или учителя, — я никого никогда не учил писать как литератор, а всегда говорил и говорю с писателями только как внимательный читатель, любящий литературу всего больше. Вам надо себя сжать, укротить словоточивость. Вам легко сделать это, ибо Вы, как
