выделить до 6 % в пользу служащих Дома ученых и часто служащих таких учреждений, как лаборатории, кабинеты, библиотеки и т. д. Если он не будет подкармливать ближайших помощников, они разбегутся на пайковые места. Затем — ученый делит свой паек с семьей.
Поэтому Дом ученых необходимо должен прикупать и продукты, чтобы поддерживать своих клиентов, среди которых не мало стариков и больных, требующих усиленного питания.
31 октября или 1 ноября 1920, Москва.
Позвольте напомнить Вам, что, переведя некоторые учреждения из Москвы в Петроград, Вы освободите здесь множество квартир; квартирный кризис Москвы принимает с наступлением холода трагический характер.
3 декабря 1920, Петроград.
3. XII. 20.
Дорогой Уэллс!
До сего дня я получил от Вас тринадцать томов различных книг научного характера, за этот подарок Дом ученых сердечно благодарит Вас, я — тоже. Все книги уже рецензированы различными профессорами, рецензии были публично прочитаны на одном из субботних собраний ученых, некоторые книги переводятся на русский язык, прежде всего — статьи и речи Содди. Вы сделали еще одно хорошее дело, что меня не удивляет, — это, очевидно, Ваш обычай.
Читаем Ваши статьи; приятно — вот как я зол! — что мне удалось немножко заразить Вас востокобоязнью. Я продолжаю относиться крайне подозрительно к Талаат-беям и Энверам, которые, видимо, мечтают создать мусульманское государство из Закаспийской области, Закавказья с Дагестаном, Анатолии, Киликии и, кажется, Египта. Чувствуется, что это так, и само собою разумеется, что от этой затеи сильно и неизбежно пострадает прежде всего Армения, а затем и Грузия — маленькая страна, которую я знаю и сердечно люблю. Не думаю, чтоб и Россия выиграла что-либо от этой пантюркской игры. Впрочем, я плохой политик, но иногда мне кажется, что я человек здорового чутья, и мое органическое отвращение к несчастиям человечества, к страданиям человека делает меня хорошим или — вернее — дурным пророком.
Живу я, как всегда, в тревогах и волнениях, почти в¿e время провожу в Москве, приобрел себе цынгу, от которой успешно лечусь.
Торопясь отправить письмо, кончаю его, передайте мой привет Джипу, а Вам — мое сердечное чувство крепкой дружбы.
Все, кого Вы знаете, кланяются Вам, храня о Вас самые лучшие воспоминания.
Посылаю статуэтку Льва Толстого.
Привет!
20 декабря 1920, Петроград.
Всеволоду Иванову.
Очень рад!
Все эти годы я думал о Вас и почти каждого, приезжавшего из Сибири, спрашивал: не встречал ли он Вас, не слышал ли чего-либо о Вс[еволоде] Иванове, не читал ли рассказов, подписанных этим именем? Никто и ничего не знал, не слышал, не читал. И порою я думал: «Должно быть, погиб Иванов. Жаль». А вот Вы живы, да еще хотите ехать в Питер. Это — превосходно. Здесь Вам будет лучше, и Вы будете лучше.
Но — что я должен сделать для того, чтоб Вы перебрались сюда? Сообщите об этом, и я начну действовать. Спешите.
Провинциальная тоска хорошо знакома мне, — я очень понимаю Вас.
Итак — перебирайтесь сюда скорей!
Жму руку.
20.XII.20.
Ваше письмо получил только сегодня с четырьмя на нем наклейками. Прилагаю их. Мой адрес:
Кронверкский проспект, 23.
761
8-му ВСЕРОССИЙСКОМУ СЪЕЗДУ СОВЕТОВ
22 декабря 1920, Петроград.
Восьмому Съезду Советов необходимо обратить самое серьезное внимание на положение книжного дела в Республике. Положение это должно быть названо книжным голодом. Новых книг почти нет, старые книги все быстрее изнашиваются, истребляются, исчезают. Провинция совершенно обескнижена, — члены съезда знают это. Агитационную литературу и ту трудно достать, не говоря о книгах общекультурного характера. Нет учебников для школ и университетов. Старые истрепанные учебники для средних школ продаются из-под полы по 3 и по 5 тысяч экземпляр. Университетские курсы ценятся в десятки тысяч; так, наприм., курс анатомии Тонкова стоит 30 000, патология Штрюмпеля — 150 000, физика Хвольсона — 300 000. Для того, чтобы приобрести эти необходимые книги, студенты организуются в группы по 15–20 человек и покупают одну книгу. Само собой разумеется, что при таком порядке очень трудно учиться, и, если этот порядок не будет изменен, Республика получит очень плохих врачей, инженеров, химиков и вообще ученых специалистов. Много кричали и писали о ликвидации безграмотности, и мне хорошо известно, что эта работа во множестве случаев дает прекрасные результаты: в краткое время людей научили читать. Но читать им нечего, агитационная литература еще непонятна, да и печатается она так, что даже хорошо грамотному человеку трудно читать ее — типографская краска бледна, шрифт сбит, корректура отчаянно плоха. И потому все чаще наблюдаются факты рецидива, повторения безграмотности: весной человека научили читать, а к осени он уже забыл, как это делается, ибо ему не на чем было упражнять способность чтения. «Знания — народу» — это прекрасный лозунг, но как мы передадим знания народу, не имея орудий знания — книг? Государственное издательство существует три года, но, если внимательно посмотреть, что издано и издается им, — мы увидим, что учреждение это работает очень плохо и без плана. Даже литературу агитационную оно часто печатает небрежно в старых переводах царского цензурного времени; были случаи, когда напечатанные им книги приходилось уничтожать ввиду их полного несоответствия задачам времени.
Все же книги не политико-агитационного характера Государственное издательство выпускает, совершенно не сообразуясь с потребностями широких масс. Кому сейчас интересен, например, роман Гамсуна «Бенони», один из неудачных романов этого писателя? А таких книг можно назвать десятки, в то время как великолепные, глубоко поучительные книги, например, Гончарова «Обломов», Чехова «Мужики» и целый ряд произведений, рисующих с беспощадной правдой быт русской деревни, мало изменившейся за годы революции, быт города, революционное движение на Западе, — книги этого типа не печатаются.
Главное же — нет учебников, нет популярных книг по естественным наукам, по технике, нет университетских курсов. Вся работа Госиздата лишена системы, плана, обнаруживает неподготовленность руководителей Госиздата к делу, которое они взялись делать. Если Съезду Советов кажется, что все сказанное мною голословно, пусть он изберет комиссию, которая исследовала бы работу Госиздата, и я ручаюсь, что комиссия эта подтвердит все сказанное мною, установит, что Госиздат теряет ценные рукописи и что вообще в этом учреждении порядка и работы еще меньше, чем во всех других.
Во всяком случае, положение так
