В голове колонны такой плакат, а в конце:
«Милюкова в отставку!»
Как – долой Милюкова? Как это может быть? Он же – не старый режим? Что случилось??
И потянулись уязвленные и любопытные по тротуарам за колонной, как увлекаемые ею.
Хотя и солнечно, а никак не жарко. Солдаты ещё в зимних шапках, а жители в пальто, кто и в шубах.
Куда ж они? «Левое плечо вперёд!» Вывернул батальон мимо Исаакиевского собора. Мимо обгорелого пустого германского посольства со свежим лозунгом «Да здравствуют германские рабочие!», мимо министерства земледелия – «правое плечо вперёд!» – вытянулся вдоль всего Мариинского дворца, близко к нему, но не вплоть, – «напра-во!». И замер растянутый батальон перед растянутым лиловатым трёхэтажным дворцом, гнездом правительства, – лицом к нему.
И теперь штыки над плечами объяснились угрожающе.
Но ничего дальше батальон не предпринимал. Вот так и стоял.
Стекалась взволнованная публика. «Что это, граждане? Зачем вы пришли? Чего вы хотите?» – встревоженно спрашивали не у запуганных офицеров, а – у строя, у самих солдат.
И на правом фланге вольноопределяющийся Линде, в мешковатой шинели, громко объяснял:
– Как свободные граждане мы имеем право манифестировать по поводу всякого решения правительства, идущего вразрез с ясно выраженной волей народа. Народ – не хочет завоеваний, и Милюков не имеет права отправлять такую ноту!
И у солдат спрашивали. (А кто спрашивал-то? Сытые, белорылые в котелках да в дорогих шубах, свободная публика, кто не стоит ни в строю, ни у станка, ни мешков не таскает, а середь буднего дня вольны на площади околачиваться. И что это за фасонистая нахлобучка у них на голове, не носят же простую шапку, как мы. Своей одёжей сбивают они и свои вопросы: видно, что зароились в испуге от солдатских штыков. Все они тут заодно вместе с этим и Милюковым.)
Но Линде и сам не мог придумать, что делать дальше. Ни батальонный комитет, да ведь сголосовали еле-еле, через два голоса. Ни офицеры уж тем более.
Как-то ж думали, что кто-то к ним выйдет, от правительства. Но не выходил никто. За окнами второго этажа мелькали лица, смотрели, удалялись.
Но успокаивала висящая на фасаде дворца от одного колонного выступа к другому – из красной бязи длинная полоса: «Да здравствует Интернационал!» Ветер её пополаскивал.
И полётывали, слётывали на мостовую голуби.
И речи говорить не к кому, и кричать не к кому. С каким запалом повёл Линде батальон, а сейчас растерялся: министры не выходят – что же делать?
Чистая публика жалась: страшно представить, как солдаты сейчас врассыпную – да кинутся во дворец? да всех хватать?
А батальон стоял, стоял молча, и держал свои щиты с надписями – но уже и руки затекали, передавали друг другу, а то и опускали.
В голове Линде сверкали сильные мысли: растянуться да оцепить дворец? перекрыть входы? идти самим внутрь?
Но из батальонного ж комитета возражали, что пришли на манифестацию свободных граждан – неправильно применять насилие.
И чем бы это стояние кончилось? – не пришлось бы ни с чем поворачивать?
Ну, прошлись – и ладно?
Но тут – сзади слева, от Морской улицы, послышался гул – и оттуда повиделась ещё одна длинная солдатская колонна, и тоже вся оштыченная, а на первом щите зоркие и отсюда прочли:
«Долой Милюкова!»
И – ещё оркестр от того полка ударил! Марш!
Ох, сильно подбодрились финляндцы: не мы одни! Знать, верно пришли! Хорошо, согласились.
Теряя стойку, но не рассыпая строя, крутили головы туда, лупились. Послали узнать своего навстречу, воротился чуть раньше тех: – «180-й полк!»
А вот уже – и сам 180-й подошёл за спины финляндцев, стал колонной лицом же ко дворцу. Стих марш.
Ну, теперь попробуй к нам не выдь! Попробуй не поразговаривай!
Финляндцы больше пообернулись. Переголашивали солдаты двух полков. Плакаты у тех были – вроде наших, и такой же как на дворце: «Да здравствует Интернационал!» (И кто он такой, Интернационал?)
И чистая публика гуще натягивалась в обступь и всё тревожней:
– Да что ж вы будете делать?
– А вот… Ждать Временного правительства.
Сами солдаты не знали, а кто как думал.
– А кто вас сюда прислал?
Одни говорят: «Нас вызвали старые солдаты».
Другие: «Так было приказано».
А кем? Не знамо.
– А откуда у вас такие слова написаны?
– Так было приказано.
Постояли-постояли – однако никто не выходит.
И команды ни от кого нет.
Между тем сзади, за «Асторией», – новый гул! И вытягивается на площадь – ещё одна солдатская колонна? Кто такие? Московцы, отчаянные ребята! И на щитах опять: «Долой Милюкова!» (Ну, конченый этот Милюков.) «Долой Милюкова и Гучкова!» (Двоих, значит, по шапке, не одного.) И – как полымем, красными буквами: «До-лой вой-ну!!» Вообще – войну!! Аж дух захватывает.
Минули московцы царский памятник, ближе к дворцу – и стали с загибом.
Всё бодрей подступало солдатам: как по единому приказу законно пришли.
Но из дворца никто важный так и не выходил. А мелькали служащие, рассыльные.
И на площадь за это время кого только не натянулось: и ребятишки малые, и подростки, и студенты, и чиновники, и разные господа с дамами. И там и сям затевались разговоры и споры. И строя прежнего – не стало. Но всё ж колонны не рассыпались.
А тут – повалила с Вознесенского проспекта солдатская колонна, и тоже сюда. Кто такие? Кексгольмцы. Махали им – и те махали. А у них на щитах накручено: «Беспощадная война с кровавым Вильгельмом и мир с революционным народом». – «Вперёд к социализму под знамёнами Циммервальда». (Ещё какой-то немец.) – «Да здравствует скорый справедливый мир без аннексий и контрибуций!»
Но и эти не успели стать – справа сильная музыка, хороший оркестр. (От музыки – все подтягиваются.) И всё не видно их, они по Мойке гнут, а как вывернули: окромя оркестра – всего лишь одна рота, но – чёрная, флотский экипаж.
Мало их, а гордость у них большая, как всегда у моряков, не пошли взад становиться, а тут, впереди вклинились, поперёк. И смолк оркестр.
И покрути, покрути головами – одних солдат на площади уже как бы не за десять тысяч.
Да несколько тысяч по окромке, публика.
И кто ж этим всем командует? Неизвестно. Не выявился.
Перед 180-м – красивый прапорщик с закидистой головой, такой весёлый ходит: «сейчас, – подбодряет, – сейчас».
Но однако же – министры не выходят.
И новые батальоны тоже-ть не подходят, хотя на площади ещё есть место, позадь памятника.
И – чего ж теперь делать?
Да чего делать, загудели: Милюкова этого надо вызвать! Да выкинуть!
Временное правительство отвергает предложение Гучкова – Корнилова призвать верные войска.А дальше – звонки по всем телефонам довмина посыпались с ужасающей быстротой: на Мариинскую площадь пришёл ещё один полк! и с такими же лозунгами! Есть и «долой Милюкова и Гучкова»! Грозно стоят, сгущается толпа! Уже больше десятка тысяч!
Первое уличное выступление против Временного правительства! Грозно!
Всё смешалось, заседание Совета министров прервалось. Ходили к разным телефонам, подключили телефон и здесь.
Гучков вызвал генерала Корнилова, тот мгновенно явился. Они вышли в другую комнату.
Про Верховного Главнокомандующего с его разложенными бумагами – совсем забыли, и даже вежливый Львов не вспоминал, что надо же или продолжить, или перенести на другое заседание – хотя сколько же мог теперь генерал Алексеев жить в их суматохе? – его место в Ставке. Для воюющей страны какая проблема была важней, чем его доклад? Но теперь он только молча посматривал на министров – как на сумасшедших. Он и из Могилёва угадывал, что они безпомощны, но не в такой же мере!
Милюков, который вообще мало краснел и никогда не бледнел, – сейчас был бледен. Тоже и он звонил в своё министерство.
Были министры, кто смотрели на него со злорадством или любопытством.
Первое общее понимание было: что эти войска к Мариинскому дворцу послал Исполнительный Комитет. Князь Львов долго разговаривал с Церетели по телефону, тот уверял, что – нет, нет, не по их приказу.
Потом Львов слабым голосом, его не сразу и услышали, объявил, что Исполнительный Комитет настаивает на совместной встрече, обсуждать ноту Милюкова, не возражают ли господа министры – сегодня в 9 часов вечера в Мариинском?
Да, разногласие вышло за пределы камерного, как ещё виделось утром. Без Исполнительного Комитета самому правительству тут не справиться.
Не очень теперь хотелось ехать в осаждённый Мариинский – но к вечеру, может быть, толпы там разойдутся?..
Вошли Гучков с Корниловым, не сразу заметили и их. Корнилов стоял тёмным неподвижным истуканом, мрачный. А у больного Гучкова складки лица подтянулись и движенья чётче, он будто поздоровел. Остановился в центре комнаты, оглянулся, – кроме министров один Алексеев, – и сказал громко, отрывисто – все сразу заметили, услышали, замолчали.
