редкий человек по красоте и стойкости духа.
Мои о нем воспоминания написаны торопливо и плохо. Я мог бы сказать о В. Г. вдвое больше и лучше. Я это еще сделаю, переработав «Воспоминания», — посылаю Вам их вместе с этим письмом.
Как неутомимый возбудитель этических чувств и правосознания В. Г. был и активнее и ближе к жизни, чем Л. Н. Толстой. Как о художнике о нем никто, кроме Говорухи-Отрока, не написал ничего, достойного его таланта.
Будьте здоровы, Евдокия Семеновна; желаю Вам всего доброго.
Адрес:
Италия, Сорренто.
Не вернуть ли Вам копии писем В. Г.? Могу прислать и подлинники, сохранившиеся у меня.
К письму от 4 апр[еля] 95 г.
Речь шла о «Самарском вестнике»; эту газету издавал и—время от времени—лично редактировал земокий начальник Реутовский; секретарем и постоянным редактором газеты был некто Валле де-Бар, человек темный, клубный шулер, битый за бесчестную игру. Он пользовался в Самаре славой взяточника. Сотрудничал в «С[амарском] в[естнике]» и Рыжов, корреспондент «Московских ведомостей», родственник Саблера. В «С. в» вошла группа марксистов: М. Е. Григорьев, Клафтон, Керчикер, Циммерман-Гвоздев и др. Циммерман — автор нашумевшей книги «Кулачество-ростовщичество»; в книге «кулачество» рассматривалось как прогрессивное явление, концентрирующее капитал.
К письму от 7 авг[уста] 95 г.
Н. П. Ашешов уехал из Самары вдруг, неожиданно, вследствие семейного несчастия, которое, нервно измучив его, мешало ему работать. Газета осталась на ответственности моей, к чему я не считал себя подготовленным и что мне было очень тяжело. Корреспонденция Матова, по недосмотру моему, была напечатана в газете без конца, вычеркнутого цензором, без заключительных, мною приписанных строк, которые освещали событие в Орске иронически. Скукин воспевал в стихах своих губернатора, архиерея; печатался изредка, в «Епархиальных ведомостях». Стихи его были определенно плохи не только по содержанию. Письмо Скукина ко мне заканчивалось полуугрожающим предложением напечатать его. Зная А. А. Дробыш-Дробышевского как неудачного редактора «Волгаря», я был против его приглашения в «Самар[скую] газету» и предлагал пригласить А. И. Куприна из киевской газеты «Искусство и жизнь».
10 декабря 1924, Сорренто.
Дорогой мой друг Иван Павлович,
обрадован вестью о Вас и рассказами о Вашей жизни, о Наташе; очень она милая и смешная на портретике, приложенном Вами к письму. Е[катерина] П[авловна] превосходно рассказывает о ней. Как быстро и хорошо растет молодежь, и какая интереснейшая жизнь у нее впереди!
Не знаю, как и благодарить Вас за «Сартов»! Знаю, что у Вас нет времени на поиски книг, тем более высоко ценю Вашу заботу обо мне. И все-таки обращаюсь с просьбой: если, случайно, Вам попадет под руки:
Блекстед. «История Египта», 2 тома, — купите для меня!
И, может быть, Михаил Константинович не откажется [прислать] какое-либо хорошее, в красках, издание по восточной миниатюре или орнаменту Востока? Это очень нужно для Максима, который склонен все более серьезно заниматься искусством. Такое издание есть, но я забыл автора.
Живу, усердно работая. Написал большую повесть, но — плохо, переделываю.
Недавно перенес отвратительнейший колит и еще по сей день принимаю пепсин. А на-днях — невралгия шейных мускулов терзала меня. Старею. Ноги болят. Здесь — нечто капризное, вроде осени, дождь, ветер и холодновато. Мокро, гулять нельзя. Вечерами играю в карты, в бридж.
Наблюдаю, как распадается фашизм. Читаю эмигрантские газеты, — какая тупая, бездарная злоба, какое иезуитство!
Если б эта публика вернулась на родину, — ну, знаете, много крови пролила бы она!
И Мельгунов был бы начальником охраны несравненным по холодной, садической жестокости.
Заломова видите? Поклонитесь. Тоже и Войткевичу.
Примите сердечный мой привет и спасибо.
10.XII. 24.
Sorrento.
Villa il Sorito.
Пришлите книжку:
X. Бергер. «Парижская богема» («Дневник одинокого»), перевод Б. В. Гимельфарба. Изд. «Пучина», 1925 г., стр. 200, ц. 1 р.
Не вышел ли у Брокгауза — Эфрона 2-й том «Записок Бернуля Диада»?
12 декабря 1924, Сорренто.
Позвольте, Леонид Максимович, потревожить Вас просьбой сообщить мне: не вышел ли второй том романа Сергеева-Ценского «Преображение»?
Засим: судя по некоторым догадкам моим, Вы должны бы знать казанского поэта Радимова, автора интереснейшей «Попиады» и книги стихов «Земные ризы». Слышал, что Радимов выпустил новую книгу стихов, а — где? Не знаю, и потому выписать не могу. Не скажете ли автору, встретясь с ним, чтоб он послал мне книжку?
«Русь» Романова не получил. Выписал от Сабашникова, — не пришла еще. Очень трудно доставать русские книги!
Пришвина не видите? Не вышел ли «Курымушка» отдельным изданием?
Читал очень умную, а потому, видимо, и верную похвалу «Барсукам». Поздравляю!
Крепко жму руку.
12. XII. 24.
Villa il Sorito,
Capo di Sorrento.
1 февраля 1925, Сорренто.
1 — II — 25.
Хорошее письмо, Михаил Михайлович! Очень хорошо о «рабочей ценности прошлого», — немногие чувствуют эту ценность, и все менее глубоко чувствуют ее люди. Это — так. Верно и то, что Вы значительно моложе «молодых», — не думайте, что комплименты говорю: нет, я — внимательный читатель и сам ощущаю мудрость В[ашей] молодости, и сам знаю, что она — значительней, нужнее людям, чем «мудрость старости» — хвалимая, но далеко не всегда достойная хвалы. Я знаю двух «старых» писателей — Сергеева-Ценского и Вас, оба Вы «молодо стары» и для меня лично — оба милые друзья души моей.
«Тоска по родине» — недомогание, мне незнакомое, а «закат Европы» — на мой взгляд — факт неустранимый, хотя, конечно, закатывается она не по Шпенглеру и не по Ольденбургу. Устали здесь люди, живут — несерьезно, а так как-то — без главного. Особенно ясна эта усталость и отсутствие «главного» в литературе, в живописи, вообще — в искусстве. Даже и развлечения — поблекли, не интересны, только кинемо собирает тысячи людей, которые молча смотрят жизнь немых теней, — всегда плохо выдуманную жизнь. Разумеется, у Вас на Руси — «житие», да и вообще Русь «моложе», от молодости и дурит во многом.
Замечательно у Вас: «Но — до чего хочется поучить!» Это и мне знакомо, Вы знаете. Да, хочется! Так бы и закричал: «Черти лиловые! Что делаете? Ведь можно проще, милее жить, только поглядите друг на друга более внимательно внутренним глазом! А — многим и все
