- Вот спасибо, браток! - усмехнулся в свои рыжие усы незнакомец. Весело тут у вас. Можно сказать, одна молодежь. И девчат больше, чем у нас.
Человек в кожаной куртке был Василь Каравай. Найдя Лазаревскую где-то в конце коридора, он передал ей записку от Корницкого.
Если б Василь и не назвал себя, Лазаревская узнала б его сразу по его аккуратным рыжим усам на широком лице, по его могучей фигуре. Пока Лазаревская читала записку, бывший помощник Корницкого исподтишка изучал дивчину и, видать, остался вполне доволен выбором своего командира, так как тотчас же неприметно провел по своим усам рукой и искоса глянул на свою куртку, чтоб смахнуть с рукава чуть заметную пылинку. Встретившись с Корницким, Василь передал ответ Лазаревской и сказал:
- Знаешь, Антон, что я тебе скажу? Не нравятся мне ваши встречи на каких-то, как вы уговариваетесь, прежних местах! Лучше ступайте в загс и оформляйте все по порядку. А то и эта королева зробит, як Таиса... У таких пригожих девчат от хлопцев никогда отбою нет.
- Благодарю, сватушка, за совет, - усмехнулся на такое решительное предложение своего друга Корницкий. - Но мы еще мало друг друга знаем.
- Чудак человек! Разве ж это комвуз, чтоб тянуть целых три года? Это ж чисто сердечное дело, и его нельзя откладывать. Мало ли какой хлопец подвернется ей завтра, и тебе снова выйдет отставка. Да оно как-то в комнате веселей, коли в ней живет женщина! Тогда совсем по-иному глядишь на мир... Понимаешь, заведутся на столе всякие цветки, какая-то уютность... а то как в казарме. Сидишь тут по вечерам, как тот бирюк...
Каравай, расписывая неуютность холостяцкого быта и холостяцкой комнатки Корницкого, даже плюнул. Корницкий с веселым удивлением поглядел на своего друга. Потом встал с дивана и, засунувши руки в карманы, прошелся к окну, а оттуда к дверям. Поглядел, плотно ли они заперты, и спросил у Каравая:
- Послушай, Василь, с какого времени ты стал таким завзятым сторонником семьи? Что случилось? В отряде я слышал от тебя другие проповеди!
- Мало ли что было в отряде! - избегая пытливого взгляда Корницкого, буркнул Каравай. - Что было, браток, то сплыло...
- Нет, не сплыло! Говори сразу, что произошло?
- Да чего ты ко мне прицепился! - уже не выдержал Каравай. - Ну, понимаешь... Вчера я записался в загсе. Хорошая девушка. Ее зовут Верой...
- Эх ты, революционер!.. Даже мне, своему другу, ничего не сказал!
- А как я мог тебе сказать, когда тебя не было в Минске. Пошлют тебя куда в командировку на год ли, на два, так я должен сидеть и ждать, покуда ты вернешься? Дураков нету! Вот собирайся и сейчас же пойдем ко мне. Увидишь, что я не ошибся...
- А вдруг завтра вызов: "Василь, собирайся!" Как ты теперь будешь?
Василь Каравай вскочил со стула:
- Одно другому не помеха, Антон! Сам увидишь. Я от тебя не отстану ни на шаг...
ПЕСОК И ВОДА
Крым. Южное гористое побережье. Седая и вечно неспокойная грива морского прибоя. Волны одна за другой набегают на берег, шуршат и шипят в разноцветной галечной россыпи. Белые, как соль, черные, как уголь, зеленые, серые, мутно-водянистые камни перекатываются один через другой, подскакивают в шипучей пене и, ненадолго блеснув в прозрачной пленке воды, осыпаются назад, как бы для встречи новой волны. А волны идут и идут без конца, грозно вздымая перед самым берегом крутые зеленоватые бока, тряся белой гривой и с глухим, тяжким стоном обрушиваясь на теплый песок, чтоб полежать тут и погреться после холодного и неприветливо темного морского бездонья. Но никогда нет волнам ни покоя, ни отдыха. Морская бездна уже зовет их в свои темные недра, стягивает с песчаной постели, высасывает до последней капли своим ненасытным жерлом, чтоб снова выбросить их на поверхность и гнать перед собою: пусть точат и обмывают каменную россыпь, бьются с береговыми скалами и горами, вершины которых поднимаются над морем выше облаков. Одни из этих гор одеты кудрявой зеленью кустарников, другие подставили свою голую каменную грудь ветру и солнцу.
Уже целую неделю Антон Корницкий, встав перед восходом солнца, каждый день бродил по прибрежному песку курорта. Сперва он никак не мог привыкнуть к неумолчным глубоким вздохам моря. Даже в самую тихую погоду оно не успокаивалось и глухо вздыхало, как огромное живое существо. Казалось, оно никогда не спало, всегда было в движении, как и пограничники, что торопливо спешили с карабинами за плечами на свой пост. Пограничники - молодые, гладко стриженные хлопцы - внимательно оглядывали фигуру курортника и молча проходили мимо. Берег еще спал. Белостенные дома под железными и черепичными кровлями, приютившиеся в зелени каштанов, пирамидальных тополей и акаций, еще не проснулись, а на море уже шла работа. Копошились возле сетей рыбаки, несколько парусных лодок маячили на горизонте. Далеко-далеко, оставляя за собой черную полосу дыма, шел пароход. С берега он казался совсем маленьким, совсем малоподвижным, выглядел чуть приметной точкой на необъятной и величавой поверхности моря.
Часу в седьмом на пляже появлялась Надейка. Корницкий, заметив еще издали милое клетчатое платьице дочки, улыбался и отворачивался, будто бы очень занятый поисками морских цветных камешков. Он слышал, как шуршала галька под ногами Надейки, потом шаги становились осторожными, тихими.
Дождавшись мгновения, когда кипучая волна с шумом обрушивалась на берег, Надейка налетала на батьку, обнимала его руками и повисала на нем.
- Ага, поймала! - радостно кричала она. - Будешь другой раз знать, как уходить без меня! Ну что, перепугался, правда ж?
- А ты как думала?
Он подымал ее на руки, прижимал к себе и нес вдоль белой гривы прибоя, чувствуя, как она крепко обхватила ручонками его шею.
- Известно, перепугался! - счастливая, что ее несут такие сильные, такие дорогие ей батьковы руки, болтала она. - Ты можешь меня донести вон до того камня?
- Попробую.
- Не надо. Я хочу идти сама. Покажи мне, сколько ты набрал самоцветов?
Надейка слезала на песок и хлопотливо осматривала карманы отцовской пижамы, предварительно приказав:
- Руки вверх! Не шевелиться!
- Я и не шевелюсь.
- Ой, мамочка, сколько тут у тебя контрабанды! Анька, дурочка, спит и не знает, что у таты в карманах. Ой, таких пригожих самоцветов мы еще не находили никогда! Как называется вот этот камень?
- Нефрит.
- А этот?
Два пограничника, которые возвращались с ночного поста на заставу, с усмешкой поглядывали на этот придирчивый обыск задержанного нарушителя. Надейка тогда недовольно поворачивалась в сторону веселых красноармейцев, смешливо морщила лицо и, поблескивая золотистыми глазами, высовывала язык. Хлопцы хохотали, и один из них говорил, подкидывая на плече винтовку:
- Вот это класс!
- Можешь опустить руки, - милостиво позволяла Надейка отцу, когда карманы пижамы были опорожнены. - В другой раз не ходи один. Понял?
- Есть не ходить одному, товарищ Надя.
Она снова ссыпала камешки в его карман, хваталась за его руку и, идя рядом, говорила, думая про что-то свое, затаенное:
- Я хочу, чтоб ты всегда был со мною. Я хочу всегда быть с тобою, татка. И мама всегда хорошо спит, когда ты дома.
Через минуту она озиралась и тормошила батьку за пижаму.
- Ой, мамочки, погляди, сколько хворых за нами тянется! Один, два, три... Как аисты на лугу.
Корницкий остановился, провел глазами по взморью и, будто ничего не понимая, спросил:
- Где ты видишь хворых? Мне отсюда видны только люди, которые вышли поглядеть, что выкинуло за ночь море. Так они ж здоровые!
- А вот и нет. И ты тоже нездоровый.
- И я?
- И ты.
- Чем же я хвораю, товарищ доктор?
- Тем, чем и они. Каменной болезнью.
- Вот так здорово!
- А ты не смейся. Знаешь ту тетю, что сидит в столовой вместе с нами? Это она так сказала!
- А разве она доктор?
- Я не знаю, но она сказала, что человек приезжает на курорт нормальный. А потом он увлекается и начинает собирать камешки. И готово! заболел каменной болезнью!
Они возвращались. Навстречу медленно двигались цепочкой молодые и пожилые люди, даже седые старики и старухи. Все они озабоченно шныряли глазами по намытой морем бесконечной гряде гальки. В первый день по приезде, глядя на курортников, которые вот так же ходили вдоль прибоя, Корницкий сперва смеялся: солидные папы и мамы, известные на всю страну люди - рабочие, председатели колхозов, ученые, литераторы, а занимаются, как малые дети, собиранием разноцветных камешков! С самым серьезным видом спорят после обеда или вечером по поводу загадочного цвета агата так, словно от этого зависит судьба государства! Как школьники, хвастают друг перед другом удачными коллекциями самоцветов, упрашивают один другого поменять редкий нефрит на аметист. Недаром кто-то метко назвал поиски самоцветов "каменной болезнью".
