Что делать человеку, выброшенному из привычной колеи и застигнутому врасплох такой мыслию? В какой звук излить заботу ума? Какой нужен бокал, дабы утопить в нем ее? Какая чаша? — Для утопления мысли все чаши бездонны, ибо вопросы, коими давит нас она, чрезмерны, а сюжеты, ею рожденные, всеобщи: "Что такое я? Как создан свет? Где граница здесь и там? Что есть счастье?" И далеко за свои пределы упадает душа, ибо климат наш философичен, а речь наша, не обретшая светского лоска и умеющая либо выражать простейшие понятия грубого быта, либо вперяться в области горнего бытия, облегает нашу мысль плотной апокалиптической оболочкой, ведя в умо-зримые выси: воздух там разрежен, дышать трудно, итти — как по глубокому песку. Но только из сих высей виден душе страшный в своих точных границах очерк мира; полные эпохи бытия разметаны по его пространству. Что было, что есть, что будет — все открывается умственному взору. Открывается, что было время, когда первородный грех наш не был еще свершен и не было тьмы, а был только свет. И душа человека простиралась по всему телу его, согревая его сим теплым свечением, и не надобно было одежд. Но после греха, в коем зачат был Каин-братоубийца, душа не могла более пребывать там, где творится блуд, и уединилась в голове, ибо голова удалена от прочего тела и отсечена от него шеей. И настала смена мрака и света в жизни человеческой. Господь, поселив несчастных прародителей на голой земле, умудрил их спастись от непогод и ночных холодов одеждою, а поверх поставить древесное укрытие — дом. И тело с той поры пребывает во мраке двойственных одеяний: одна голова предоставлена свету, но лишь на малое время, доколе не скроется солнце. И настало царствие мрака для человека, ибо, стремясь вырваться из своих одежд, он, обнажаясь, не может совершить ничего иного, кроме блуда; желает водою отмыть греховное тело, но тщетно, ибо душа не может вернуться из головы обратно столь же быстроходно, как вышла. Но вот открываются грядущие года: когда умудрится человек настолько, что не только внутри домов будут свечи подобием солнца освещать мрак. Всю широту земную покроет свечный свет, и ночь будет ярка и тепла, как день. И во угождение свое сделает человек так, дабы все кругом совершалось само: обустроит свое бытие дивными постижениями разума, чудесными искусствами, изобретет машины, кои станут давать ему прокормление; тело, не изнуряемое вечной работою, будет в покое, а разум устремит человека к тому, чтобы на земле настало полное повторение эдемского блаженства. И, обольщенный своей мнимой силой, решит человек изменить природу вещей и, перешагнув границы мыслимого разумом, задумает, чтобы реки текли вспять, чтобы горы опустились на дно морей, чтобы не шли дожди, а светило бы только солнце, — ибо безостановочна энергия праздной фантазии. И добьется он своего: мутной пеной заволочет воды, пересохнут земли и уйдет от него душа, а останется одно тело, не источающее вожделений, ибо для них не будет нигде должной тьмы. И станет исчезать человек, не оставляя потомства. И увянут ветры в остановленном им воздухе.
И не даст бог дожить нам до сих грядущих годов и да не выпьет из нас мысль об этих годах охоту жить.
А потому — "вернемся в Голощапово", — как говаривала в своих письмах к Александре Федоровне Боратынской Use Мордвинова, ее участливый друг еще со времен их воспитания в Смольном, — "вернемся в Голощапово, в гот уголок, где живет Александрина. Описание этого места, которое ты сделала, весьма живописно; холмы, яблоневые сады, — все это прелестнейше и в твоем вкусе". - Lise не умела молчать; ей требовалось срочно изливать свои быстрые слова тем, чья душа с детских лег была родной ее душе. Ее письма приходили в Голощапово вместе с газетой и как газета.
Из них Боратынские узнавали, что перемен в Петербурге не предвидится. ("Кажется, что Абраам Андреевич живет в царстве забвения".)
1799
Не знаем, что именно произошло. Но непоместительна стала земля для них, и, навеки рассорившись с голощаповской родней, выключая сестер, Аврам погрузил в феврале скарб на подводы, забрал жену и был гаков. — Он ехал в не известную никому из просвещенных людей дикую местность Вяжлю, чтобы начать другую жизнь. ("Я не хочу еще иметь дьявольских сцен с моими, которые против меня сделались извергами человечества… Я бежал бы в другую часть света, чтоб с ними никогда не встречаться".)
* * *
9 марта. Милая Александрина… Ты пишешь мне об отъезде в Тамбов — я очень этим огорчена. Дай бог, чтобы твое путешествие прошло удачно — дороги у нас очень плохи; надобно быть весьма осторожной… Вы покидаете Голощапово — ужели без сожаления? Я так к нему привыкла, что кажется, будто сама знаю все те места, где вы побывали…
17 марта. Ну что ж, Александрит, стало быть, ты теперь в Тамбове, и еще более отдалена от своих друзей — путешествие за тысячу верст не ужаснуло тебя; я же не могу выразить той тревоги, которую испытала за тебя…
27 апреля. Ты говоришь, что расположение вашей деревни прелестно…
25 июня. И вот вы уже заложили первый камень для строительства дома в Маре…
Твоя Lise.
Блажен, кто менее зависит от людей. Державин.
Первое, что поразило здесь, были земля и небо. Небо оказалось невероятно широким, бездонным и прозрачным, земля — черной, как ночь, и сочной, как масло.
Из Тамбова до Кирсанова идет дорога длиною в день пути. Из Кирсанова до Вяжли тоже идет дорога. Обе становятся непроезжи после дождя. Но дождями здешние небеса не обильны, и перевозке в Вяжлю дома, купленного Аврамом в Тамбове или в Кирсанове, стихия, должно быть, не мешала.
Вяжлей здесь называлось многое. Вяжля — это речка, узкая, в десять сажен, и извилистая. Вяжля — это общее название нескольких сел, разбросанных в трех-пяти верстах одно от другого по берегу речки Вяжли. Вяжля — это самое большое из вяжлинских сел, где Покровская церковь. Вяжля — это степь, от одного взгляда на которую меркнут все виданные доселе пространства: просторно глазам и свободно душе. Вяжля — это край Тамбовской губернии; дальше начинается Саратовская.
Глушь и воля — вот что такое Вяжля.
Часть Вяжли — там, где овраг и лес, — называлась Мара. То было лучшее место, и там был положен первый камень будущего дома. Но там ли был построен дом в 799-м году?
Как бы можно было облегченно вздохнуть, сказав: в 799-м году Аврам поставил дом невдали от марского оврага, на крутом берегу речки Вяжли, чтобы свет шел из степной дали и глаз утопал весною в степном разноцветье, а зимой в бесконечных снегах; дом был одноэтажный, деревянный, с полукруглой террасой, накрытой куполообразною крышей; из окон было видно двенадцать полей, уходящих к краю земли. Внутри дом разделялся широким коридором. Центром была столовая, большая, просторная, с двумя дверьми, одна из которых вела в гостиную, другая в коридор. В столовой — широкое тройное окно. Можно было бы дальше рассказать о том, как в детской каждый год прибавлялось по кроватке, так что через несколько лет уже пришлось отводить еще одну комнату для детей. Можно было бы рассказать, как Аврам, прибывши в свое поместье, стал облагораживать марский лес. Как в саду были проложены замысловатые дорожки. Как на берегу речки Вяжли были сделаны пруды каскадом: возле верхнего пруда беседка; вокруг тех, что ниже, скамьи. Как воздвиглись мостики с ажурными перилами. Как, наконец, недалеко от дома был поставлен таинственный грот — "каменное здание, построенное среди леса, оригинальной своей архитектурой напоминавшее старинный полуготический замок, с высокими башенками по бокам центрального фасада, с крытыми галереями и переходами из одной части в другую… Все здание было из красного кирпича, нижний этаж центрального фасада сложен из больших неотесанных серых камней. В центре располагалась большая квадратная зала; стены и потолок, соединяясь в одной точке, откуда спускалась люстра, образовывали свод". Грот и дом соединялись потаенным ходом…
Но так сказать пока нельзя, ибо, хотя камень в Маре был положен в 799-м году, скорее всего только в 804-м действительно там началось строительство дома — после того, как Аврам решил: "Я хочу, чтоб нам жить уже не в вяжлинском доме, и должен строиться от самого пола вновь. Я уже купил дом и перевожу в Мару, а в Вяжле все оставляю…"
Посему не будем пока возвращаться в Мару. Там пока только лес да овраг. Боратынские живут за пять верст оттуда — в Вяжле, там, где Покровская церковь.
1800
В начале зимы Катерина Ивановна Нелидова вернулась из Эстляндии в Петербург. Получив разрешение государя, она стала безвыездно жить в Смольном. Время от времени Боратынские получали от нее недлинные письма: Катерина Ивановна нежно любила их обоих ("Черепаха всегда будет иметь свои права в моем сердце").
В Петербург возвращались новопрощенные, из Петербурга разлетались новоопальные. Катерина Ивановна не вступала в сношения с государем, до Аврама дело не доходило, и он по-прежнему жил в царстве забвения. Все, что ни делается, — к лучшему, ибо совсем неуютно стало в Петербурге: "Вход для чиновников был уже ограничен; представление приезжих, откланивающихся и благодарящих, за исключением некоторых, было отставлено. Государь уже редко проходил в церковь чрез наружные комнаты. Строгость полиции была удвоена, и проходившие чрез площадь мимо дворца, кто бы ни были, и в дождь и в зимнюю вьюгу, должны были снимать с головы шляпы и шапки".
