дому у них вечно стояли кувшины с холодным чаем, никто не приходил к ним стричь газон или ухаживать за клумбами в саду. На заднем дворике у Тима не было достаточно места, чтобы как следует запустить летающую тарелку, а потому они обычно шли к пожарному водоему недалеко от его дома или просто останавливались поболтать на тихой улице.
Однажды мама Бена, подбрасывая его на машине к дому Тима, обмолвилась:
— Терпеть не могу, когда дома стоят так близко друг к другу. Так, что каждый может смотреть у другого телевизор.
И в самом деле, как-то раз, когда уже стемнело, Бен с Тимом возвращались от лужайки с пожарным водоемом, и Бен заметил, как сквозь занавешенные окна трех стоящих рядом домов пробивались синхронные сполохи света.
Тим хорошо играл на гитаре, а Бен брал уроки фортепиано, и потому, когда им наскучивало играть в сквош, друзья перебирались в дом к Тиму и устраивали сейшены у Тима в спальне, причем Бену приходилось играть на дешевеньком синтезаторе. Поскольку ничего серьезного никто от этого не ждал, для ребят такое занятие являлось лишь праздным удовольствием. Бен думал, что все эти долгие часы ничегонеделания будут в полной мере им искуплены в закрытой частной школе, когда он встретит человека, который станет ему лучшим другом.
Тут он сообразил, что до сих пор так и не повидался с Прайсом. И хотя Бен находился на кампусе всего-то пару-тройку часов, он испытывал в связи с этим некоторое чувство вины, хотя и сознавал, что Прайс в курсе, что Бен уже приехал, и он наверняка даже знает, где тот разместился, — и все равно умышленно скрывал свое присутствие до некоего более подходящего случая.
Когда примерно через час Бен вернулся обратно в корпус Хоули, все строительное оборудование уже исчезло, центр комнаты был застелен ковром в персидском стиле, кровать Ахмеда висела в пяти футах над полом, а под ней стоял письменный стол.
Ахмед сидел на красном кожаном диване, который установили в промежутке между окнами. На нем были белые боксерские шорты и белая майка, плотно облегающая живот. Бен перевел взгляд с Ахмеда на другой конец комнаты… И обнаружил, что его кровать точно так же поднята высоко над полом.
— Погоди-ка, зачем ты сделал это с моей кроватью?
— Ты же сам сказал: «Хорошо».
— Я сказал, что мне и без этого хорошо!
— Но ведь так лучше.
— Ахмед, ты вообще откуда?
— Из Дубая. Очень надеюсь, ты побываешь у меня в гостях! — Сказав это, Ахмед даже почувствовал волнение от перспективы, что Бен к нему действительно решит приехать.
Бен как можно сильнее воткнул канцелярскую кнопку обратно в дверь и повесил «Бескрылую гагарку» на прежнее место.
Потом он отправился в душевую и, несмотря на бушующую внутри ярость, не мог отделаться от тревожного предположения, что кому-то из старшеклассников тоже захочется вдруг освежиться. Бен никогда еще не слышал даже такого названия: Дубай.
Когда он вернулся в комнату, Ахмед тоже отправился в душ в своем вафельном халате и сандалиях-вьетнамках (Бену даже в голову бы не пришло назвать их просто шлепками), неся в руке проволочную корзинку с шампунями и мылом, марки которых Бен не распознал.
Вернувшись в комнату, Ахмед принялся доставать из багажа свою одежду: костюм от Brioni, туфли от John Lobb, одну из парадных сорочек, что пошили ему в Лондоне на Джермин-стрит [15], голубой с розовым галстук от Hermès. С каждым извлеченным из чемодана предметом Ахмед ожидал, что Бен будет одобрительно кивать, восхищаясь его познаниями в мужской одежде и изысканным вкусом, — примерно так же, как надеешься, что продавец в магазине пластинок поощрительно покивает при виде тех альбомов, что ты принес к кассе.
Однако Бен, не говоря ни слова, натянул свои брюки хаки с чуть обтрепавшимися уже штанинами, голубую оксфордскую рубашку, выбрав к этому красный галстук с мелкими голубыми прожилками в виде узора пейсли, потом вынул из большой спортивной сумки и развернул голубой блейзер, который мама купила ему в интернет-магазине Marshalls. На ноги натянул темно-коричневые топсайдеры [16].
Бен едва ли смог бы назвать все те бренды, что носил Ахмед, однако при виде того, как его сосед столь вызывающе наряжается, он испытывал некую смесь сострадания и презрения. Самому Бену было присуще чувство меры. У его семьи и их друзей всего имелось в достатке: были и дома с широкими террасами и причудливыми башенками, и свои теннисные корты, и бассейны — и все же у Бена и его близкого окружения всегда в душе сидело ощущение, что лондонский Гринвич или центр Нью-Йорка являются для них воплощением чересчур кричащей роскоши, на которую из какого-нибудь Данбери, штат Коннектикут, всегда будут смотреть снизу вверх. Однако в этом крылась какая-то своя, особенная гордость — в этом умалении собственной значимости, в этой «всего лишь не столь пышной» презентабельности. Какая-то глубокая, исконная связь все же объединяла кальвинистов-янки Новой Англии, склонных к повторному использованию чайных пакетиков и постоянному убавлению термостата. Разве что дядюшка Рассел сильно выбивался из всей этой картины. В семье же у Бена черная икра и дорогое вино были позволительны лишь пару раз в году, по особым праздникам, а все остальное время они в своей роскоши ограничивались крекерами «Трисквитс» и чеддером из супермаркета.
Уже десятки лет семья Бена снимала себе для отдыха какой-нибудь тихий, уютный домик на острове Нантакет у восточного побережья Северной Америки. Однако теперь там вокруг стали стремительно вырастать новые виллы — все больше и все выше, — которые представлялись им вульгарными и аляповатыми. И даже сама мысль о том, чтобы приобретать себе нечто, чем ты будешь пользоваться всего три недели в году, казалась семье Бена вопиющей расточительностью.
И тем не менее в семье считали, что для Бена и Тедди очень важно побывать в Лондоне и Париже, в Риме и Афинах, — и мальчики бывали во всех этих городах. В семье считали, что Бену необходимо учиться играть на фортепиано, и потому у них стоял рояль Steinway и Бен еженедельно брал уроки — до тех пор, пока мысли о серьезном постижении этого искусства не развеялись напрочь. Притом что они вполне могли себе позволить «Мерседес» или БМВ — все, что было круче, чем «Вольво» или «Ауди», считалось ими уже роскошью. Для Уиксов было очень важно, чтобы их сыновья умели, что называется, «чувствовать разницу». И Тедди волен был ходить в клуб Gold & Silver, если ему этого хотелось, — но, по мнению родителей, тому же Тедди полезно было летом поработать где-нибудь простым озеленителем ландшафта, дабы уяснить ценность хорошего образования. Уиксы любили полакомиться мороженым Ben & Jerry, готовили по книгам
