богу, на всю жизнь запомнит, – высказывалась бабушка нарочито громко, чтобы ее слышали в соседних дворах.
Дальше больше: – Это ты виновата, Лешку своего так воспитала, да гуляла все – это во время беременности-то, все знают. Как не стыдно?! Вот такой внук дурной и получился – это тебя бог наказывает. Я еще и в милицию заявку подам, его на малолетку сошлют – туда ему и дорога!
– Не надо в милицию, Аня милая, не надо. Женька говорит: твой-то первый начал, нос ему разбил, хорошо ли? – чуть не плача, умоляла старушка и протягивала вперед пакет. – Вот возьми, для Андрюшки – тут апельсинчики и яблочки, конфеты шоколадные.
– Не нуждаюсь, слава богу. Подкупить меня вздумала? Не дождешься, – грозно отвечала бабушка, впрочем пакет все же взяла. – Всё, Клава, уйди с глаз долой. Иди лучше вразуми своего, а то чес-слово, быть беде.
Андрейка сидел в избе у открытого окошка и слушал бабушкино представление. Облегчения от чувства отмщения он не чувствовал, скорее наоборот, ему было жаль старую Клавдию, которая не за свои грехи прилюдно терпела унижения. Но и это его тоже мало заботило. В целом настроение у него было приподнятое. И вот почему.
Во-первых, прошло уже два дня, а страшное предзнаменование не свершилось – Женя был жив и здоров, не считая двух черных фонарей под глазами, что опять же не могло не радовать. Получалось, что в стычке ему пришлось хуже, чем ему. Никогда до сих пор не участвовавший в драках, Андрейка от мысли, что с некоторыми оговорками дал отпор мальчику на четыре года его старше, приходил в восторг.
Во-вторых, все деревенские ребята, получившие приличный нагоняй дома, чувствуя свою вину, то и дело подходили к его дому и робко интересовались самочувствием Андрейки, в ответ обычно получая порцию едкой бабушкиной ругани. Это тоже было приятно.
Но, главное, Андрейка узнал от бабушки, что егерю в тот вечер рассказала о плачевном положении мальчика, не кто иная, как Марья – единственная из ребят, кто одумалась и решила хоть как-то исправить ситуацию. Андрейка предпочитал думать, что поступила так она не из страха наказания, а потому, что, несмотря на обиду, относилась к нему неравнодушно.
Ну и конечно, классная пиратская повязка на глаз, которую пообещала связать бабушка, сладким предвкушением кружила голову. Теперь до конца лета можно будет на совершенно законных основаниях скрывать «пустой» глаз от окружающих и заодно пожинать плоды людского сочувствия. В общем, все вышло как нельзя лучше, и стресс последних дней улетучивался на глазах, а дни грядущие виделись лишь исключительно ясные и безоблачные.
***
Еще через день он наконец получил долгожданную повязку, сделанную из подкладки старого пиджака, старательно выкроенную бабушкой, которая вообще стала очень покладистой и чуткой к просьбам Андрейки. Повязка выглядела отлично. Правда, была темно-коричневого цвета вместо желаемого черного, но мальчик придираться не стал. Бабушка, в самом деле, окружила его такой заботой и вниманием после случившегося, о каких он раньше и мечтать не мог. И хоть Андрейка чувствовал себя отлично, она то и дело жалостливо глядела на него, подходила, чтобы обнять, проверить шишки на голове, погладить по спинке, что Андрейке понравилось весьма. Не то, чтобы бабушка ранее вообще не проявляла к нему нежных чувств – нет, просто это были редкие и суховатые ласки, сразу за которыми, как правило, тут же следовали подшучивания и колкости. Теперь все было иначе.
Андрейка физически ощущал, как струится жалость и нежность бабушки и передается особым теплом через ее морщинистую тонкую ладонь. Она даже смотрела на него теперь совсем по-другому – мягко и ласково, но в то же время чуть печально.
Каждый день на завтрак он получал любимые сырники с клубничным вареньем, а конфеты разрешалось есть без ограничений, так что он даже потерял к ним интерес. Перед сном бабушка читала ему сказки или просто подолгу разговаривала о том, о сем. Андрейка засыпая, размышлял, отчего так бывает, что к тебе начинают хорошо относиться, только если с тобой случилось что-то плохое? Но не найдя очевидного ответа, списывал эту странность в копилку уже имеющихся необъяснимых, но фундаментальных основ жизни, как например, почему после чего-то хорошего следует нечто плохое и наоборот. Когда он вырастет, то обязательно в этом разберется, потому что взрослые всегда все знают.
***
– Бабуль, я пойду на улицу погуляю? Мне уже надоело сидеть дома. Я хорошо себя чувствую, – кричал Андрейка из своей комнаты, стоя перед зеркалом и поправляя повязку на глазу. Он также пригладил волосы на голове и напялил белую парадную футболку с маленьким воротничком. Выглядело шикарно.
Из соседней комнаты тут же выросла фигура бабушки – в глазах ее читалась неуверенность и тревога:
– Ну не знаю. Может, хоть денек еще побудешь дома, на всякий случай?
– Хочется воздухом подышать, прогуляться. Я ненадолго. Можно?
Бабушка скривила губы и покачала головой, взвешивая решение.
– Ладно, на часик иди. Но далеко не уходи.
Андрейка улыбнулся бабушке, обнял ее и тотчас побежал на улицу. Уже подойдя
к калитке, он вдруг понял, что выходить «на деревню» было слегка боязно. Нервное чувство покалывало ноги, так что захотелось сначала присесть на корточки и обнять колени руками, а затем быстро-быстро вприсядку, пригибая голову, забраться обратно за надежные и непроницаемые для чужих взглядов бревенчатые стены избы.
Даже повседневные вылазки на реку или к старому дереву давались ему непросто. А теперь… и вовсе было тяжко… Первые сто шагов по проселочной дороге холодили пятки – необходимость здороваться с малознакомыми ему взрослыми или, что еще хуже, наткнуться на группу ребят, с которыми в обязательном порядке нужно было постоять и поговорить, это было очень мучительно, потому что подобрать нужные слова было непростой задачей.
Говоря что-то, нужно было тонко балансировать между занудством и чушью, серьезностью и глупостью сказанного. Не говоря о том, что всегда нужно было быть остроумным, что было сложнее всего. А иначе тебя неправильно поймут, и уж тогда держись. В общении с людьми нельзя быть каким-то конкретным, постоянным, потому что тогда тебя будут считать олухом, мрачным, клоуном, занудой или умником. Всегда надо было умело скользить по широкой дуге человеческих эмоций, без конца меняя вектор, и на ходу подбирать особые, «волшебные» слова и выражения, которые будут иметь положительный отклик в головах собеседников.
В отличие от той же Марьи, которая владела этим искусством мастерски, Андрейка начисто был лишен вербальной сноровки. А потому при ведении светских бесед и пустопорожней болтовни, которые, как известно, являются самыми важными и судьбоносными разговорами среди людей, он испытывал большие трудности. Порой, замечая впереди по дороге знакомого мальчугана, он судорожно принялся придумывать подходящее приветствие и повод для короткого переброса социально-значимыми фразами. Придумав что-то более-менее подходящее, он принимался раз за разом прокручивать диалог про себя, вживаясь в роль. И вот когда оставалось всего пару метров до встречного, он пугался, опускал глаза, тихо мямлил «привет» и значительно ускорял шаг. Секунд через десять, стресс уходил, и ему становилось стыдно за себя – он проклинал свою ничем не оправданную застенчивость и малодушие. И на добрые полчаса сникал совсем. Так бывало почти всегда.
А теперь, после всего случившегося он и вовсе не представлял, как поведут себя люди. Что будут говорить и о чем будут спрашивать? Держась рукой за ручку калитки, он все еще не решался сделать шаг за пределы двора. В голове его лихорадочно сменялись разные образы, которые описывали возможные варианты ближайшего будущего. Конечно, как всегда бывает, самые пугающие лезли на передний план, сочно и в деталях разворачиваясь перед глазами. А что если все в деревне сговорились против него? И презирают его за трусость и слабость. За то, что подло, без предупреждения ударил Женю и что потом даже не сопротивлялся обидчику, а безропотно сносил все удары и оскорбления. Вот выйдет он сейчас на дорогу, в новой белоснежной майке, с крутой повязкой на глазу, а на него будут смотреть с плохо скрываемым недружелюбием, а то и сплевывать ему под ноги. А дома в кругу семьи потешаться над ним, над его дурацкой повязкой из вельвета, над ним самим и над его истеричной бабкой.
Нет, не сегодня. Пожалуй, он посидит еще какое-то время дома, пока жар истории не остынет и не выветрится из людских голов. В глубине души
