и, может, поэтому отец так часто заезжал ко мне — чтоб заодно сходить на исповедь к Кризенталю. В последнее время у них наметилось охлаждение, но поскольку я не знал громоотвода лучше, чем Кризенталь, пришлось пригласить его. Я с ним встречался сравнительно редко, мы считались не то друзьями, не то знакомыми, а скорей всего чем-то средним между тем и другим. При встречах со мной он больше отмалчивался или цедил слова. Я только начинал свой творческий путь, он прошел добрую половину. О нем писали в центральной прессе, обо мне лишь изредка упоминали местные газеты. В таком-то году Академию художеств окончили такие-то художники. В числе выпускников молодой многообещающий скульптор Юрис Ригер. Его работа Икс значительно лучше, чем Игрек, и это позволяет надеяться, что он создаст совсем хорошую работу Зет, которая так необходима нашему искусству. И все в таком же духе. И вот теперь упомянутый выше многообещающий скульптор терялся в догадках, где он мог видеть жену отца, точнее, мачеху, как вдруг пришла эта странная и все ж не лишенная интереса мысль: «Крнзенталь умен. Хм, так умен, что ум его ясновидящ, спроси, где ты видел жену своего отца, и он тебе напомнит!» Мысль моя, разумеется, осталась невысказанной, да и спроси я его, Кризенталь ни за что б не ответил, просто глянул бы поверх горящей сигареты, глянул бы на меня не то с удивлением, но то с презрением. А может, все-таки он хочет мне что-то сказать? Впрочем, ему известно, что я не выношу запаха горелой! бумаги, а он курит сигареты. Или его уход на балкон носит демонстративный характер? Может, и ему не нравится жена моего отца. Надеюсь, мачеха ничего не заметит, иначе будет нарушен священный закон гостеприимства. Закон этот тем более хорош, когда сам выступаешь в роли гостя. Да будет так, выкурю сигару под открытым небом на балконе. Был теплый зимний вечер, мы курили, дым лениво клубился над нашими головами.
— Ритм, — произнес Кризенталь.
Это могло многое означать, если учесть, что было сказано человеком, столь глубокомысленным, как Крнзенталь, и потому я ответил:
— Да, всеобъемлющий.
— Совершенно верно, — согласился Кризенталь. — Человек тупеет. Превращается в автомат, срывает дни, словно листки календаря, и швыряет их под стол в корзину.
Это мне показалось забавным. Я глянул на собеседника поверх горящей сигары не то с удивлением, не то с презрением. Есть люди, о которых мы ровным счетом ничего не знаем, но мы создали о них легенды, и эти легенды, как кислота, въедаются в наши представления. Кризенталь умен, чертовски умен, он молчалив, чертовски молчалив, и ум его — в его молчаливости. Если бы он вздумал заговорить, он рисковал развеять легенду и стать зависимым от субъективного мнения прочих смертных. Он помолчал, оглядел сигарету, энергичным движением стряхнул с нее пепел.
— Все запланировано — в праздник делаешь то-то, в будни это. На обед получишь то-то, спать ляжешь там-то, тогда-то, сидеть вот тут и здесь. Могу поспорить, что и смертный час запланирован.
«Еще один пессимист, — подумал я. — А такой знаменитый художник! Я-то думал, он знает, в чем заключается смысл жизни, и вдруг нате вам — у него в голове обычные философские пустячки о суете и бренности земного».
— Ну и что? — сказал я. — Планы можно изменить.
— Человек все равно что трамвай на рельсах: ни влево, ни вправо, только прямо, а конечный пункт назначения — Лесное кладбище. И не вздумай постоять на остановке или перекрестке. На остановках подгоняет график, на перекрестках — регулировщик. И зеленые, желтые, красные светофоры. Такие бездушные.
— Что с тобой? — спросил я.
Раньше наши встречи проходили в атмосфере своеобразной непринужденности, которая возникала от совместного молчания.
— Ничего, — отозвался он, — я говорю не о себе. Люди пройдут по вагону, а после них остается грязь.
— Человек не вагон.
— Вот именно — вагон. Прицепной вагон. Если вдруг ему случится сойти с рельсов, понабегут со всех сторон муравьи, поднимут, и, глядишь, опять покатил. А конечный пункт — Лесное кладбище.
— Ну и пусть себе катит! — сказал я.
— Что? — Он глянул на меня поверх сигареты.
— Бесполезный разговор, — заметил я. — Если хочешь получить рецепт, объясни, в чем дело.
— Не о себе я говорю. Ты, конечно, смышлен и все же до конца не понял, что такое жизнь.
— Если ты имеешь в виду брак отца, то напрасно меня успокаиваешь. Я давно успокоился.
— Не надо было ему жениться, — произнес Кризенталь.
— Почему? — спросил я. — Она красивая.
— Да! — ответил он. — Ты ничего не понял. А я замерз. Пошли.
Он, видимо, уже сожалел о своей минутной откровенности. Лицо его приняло обычное безмятежное, глубокомысленное выражение. Это было знаменитое выражение. Иногда в самый разгар спора, когда противники входили в раж, Кризенталь вдруг подавался вперед, и на лице его появлялось то самое выражение. «Вы абсолютные ослы, а то, о чем вы спорите, не стоит выеденного яйца». Тут Кризенталь умолкал, но знаменитое выражение действовало на всех, как красная тряпка на разъяренного быка, и противники, позабыв о своих разногласиях, объединенными силами обрушивались на Кризенталя. Тот, не проронив ни слова, давал им возможность выпустить заряды, отвечая на все доводы своим «выражением». Загасив сигарету, Кризенталь вернулся в мастерскую. Сквозь дверное стекло я видел, как он сел у камина. Потом повернулся, что-то сказал моей прекрасной мачехе. И в этот момент я вспомнил.
Ну, конечно! «Клёвая!» И сразу все прояснилось. Место действия — кафе, время действия — два года тому назад. Это было пополудни, ближе к вечеру, если хотите, могу и точнее: в четыре часа. Сотрудники музея, как все интеллигенты-труженики, кончали в пять. Я собирался встретить Еву, но, поскольку в моем распоряжении оставался целый час, завернул в кафе. В углу за столиком сидели двое, третье место было свободно. Спросил разрешения, подсел, подошла официантка, я заказал себе кофе, коньяк. Напротив сидела моя мачеха. Разумеется, она тогда меня не знала, как и я ее. Помнится, я загляделся на красивый овал лица, большой алый рот. Но сейчас я вспомнил ее по одному-единственному словечку «клёвая». Мой коллега, скульптор Карлов, характеризует им всех красивых женщин. «Если бы ты знал, старик, с какой клёвой девочкой я познакомился!» Когда я увидел свою мачеху, мне в голову, подобно петушку на колокольню, впрыгнуло это словечко «клёвая», несмотря на то что я не питаю склонности к жаргонным словечкам. Однако что стало с красной нитью? Я ведь обещал не выпускать ее из рук? Да будет
