из Сашиного голоса уйдёт всё очарование и, может, он вообще разучится петь. Поэтому Саше не надо ходить к преподу по вокалу на занятии, сказала ему препод по вокалу на первом и единственном занятие по вокалу, которое и занятием даже не было, а было просто встречей, знакомством. И Саша поверил, и не ходил к другим преподам по вокалу, хотя другие преподы по вокалу могли сказать Саше что-то другое. Но Саша поверил, что его голос неправильный, и поёт он неправильно, и дышит неправильно, и отец говорил, что Саша нарушает традицию, и Саше было так уютно в этой неправильности, за стенкой аквариума, что он никуда больше не пошёл, ни к какому преподу, а просто пел, как поётся. И поэтому он уж точно не мог раньше мерить свой голос чем-бы то ни было, лайками или подписчиками или зрителями, Саша очень боялся, что его голос неправильный и гордился этой неправильностью, и потому никак в юности не мог вступить ни в какую гонку. Хотя может, он сейчас так вспоминает свою юность и себя в ней – светлее, чем он был. И ему просто приятно думать, что раньше-то он тщеславным не был, и приятно лежать и смотреть на надпись «ДМБ 2010» – год, когда он только начинал ездить в туры и вступил в эту гонку, в которую он не вступал, гонку из-за которой растерял всё удовольствие от своих концертов.
Поэтому Саша поднимается, собирает свои вещички и ждёт, когда поезд причалит к Москве, где у него состоится несколько судьбоносных диалогов, и вся его жизнь пойдёт по-другому – он ещё не знает – как, но предчувствует что-то важное в наползающей Москве и грядущем Ленинградском вокзале.
Саша смотрел в окно. А поезд медленно обгоняла электричка с людьми в окнах – каждый в своём кадре. Люди, ехали на работу и поднимали взгляд от айфона и рассматривали в упор людей в поезде – в белых полотенцах через плечо, в очереди в туалет. Две жизни обнажились, как параллельные аквариумы. Электричка ехала чуть быстрее. И пассажиры её смотрели на обитателей поезда со столичной иронией. Словно они уплывали в светлое будущее и оставляли обшарпанное плацкартное вчера позади. А потом электричка замедлилась перед станцией, и поезд быстро пролистнул её в обратном порядке – окна, лица, голова вагона – «Москва – Крюково».
И Саша подхватил гитару и рюкзак с верхней полки, бросив короткий взгляд на надпись «ДМБ 2010». Со времени своих гастролей эту надпись – именно эту, он знал точно – Саша видел уже второй или третий раз.
8. Саша и Алина. Последний разговор.
– Привет! Ты чего как рано? Я только в душ сходил, не хотел тебя будить!
– Да, ничего, приехал бы! Ты как?
– Да нормально. Проходи. Чай, кофе?
– Чай… Ты позавчера загулял что ли?
– Да… Да.
– Ты не написал, не позвонил, я беспокоилась.
– Да. Прости.
– И ты курил что ли?
– С сахаром?
– Саш? Ты курил?
– Да, курил. Прости, я просто…
– Саш, тебе нельзя курить вообще. Мы же договаривались.
– Алин.
– Трава тебя убьёт! Подсядешь опять…
– Алин…
– Ты помнишь, что у тебя уже послезавтра концерт в Москве! Последний концерт в туре, самый важный. Ты должен быть в форме, в голосе, малыш!…
– Алин?
– И что там с этим бла-блакарщиком? Ты подрался?..
– Алин.
– Тебе надо беречь руки!
– Алин!
– Что?
– Нам надо поговорить.
Она медленно села. Чашка с Вологдой в руках. Подарок от слушательницы. Первый выездной концерт. Она организовала. Крыши и кресты затоплены. Смотрит в окно.
– Ну давай. Только давай… сразу, ладно.
Саша смотрел на Алину. Она была очень красивая в утреннем свете, на их кухне, и все эти записочки, и их секреты, и вино по вечерам, и Саша ни капельки её не любил.
– Короче. Возможно, у меня (…).
Она подняла к нему широченные глаза. Изумление, почти радостное.
– Что?!
– Это Малая. Рита эта. Она же хотела со мной связаться, я думал, что вернуться хочет и всё-такое. Короче. У неё (…). Она не знает, от кого точно, но может быть, что я был после. У неё вообще… много было.
– Саша…
– И я не успел ещё провериться, прости, я узнал только после прилёта из Перми, прочитал, испугался… Обкурился сразу, я ещё не спал опять. Проспал. Побежал сдавать анализы, а у меня телефон сел, короче, не нашёл без карты… В аптеку не успел – надо было на бла-бла-кар.
– Так.
– В Питере – просто. Ну… переклинило меня, короче. Я испугался. Напился и… курил, да… Но я сегодня сдам! Там как раз полгода назад было всё. И сейчас точно будет. Тебе пока бесполезно – может быть ложноотрицательный… Но тоже можно. Прости. Я не знал. Клянусь.
Алина рассматривала крыши и кресты Вологды.
– Ох.
– Прости.
– Да ты не виноват. Я с тобой. Щас, погодь.
– Ага.
– Погодь немного.
– Ага.
– Подышу, Саш.
– Ага.
Она дышит.
– А сколько раз у вас было без?..
– Ну… раза два-три. И ещё, Алин…
– Подожди! А ты понимаешь, что она могла наврать? Чтобы тебя… ну удержать как-то. Ты с ней связывался?
– Нет… Я думал про это, что она могла соврать, но она написала так, ну натурально, понимаешь. Да и что ей это даст? Написала бы, что беременна уж тогда. Я думаю, всё реально и опасность есть… блин, мне так стыдно, Алин, прости, я не знал, я…
– Саш, у меня задержка.
Саша поднял взгляд от спасительной точки на полу.
– Сколько?
– Немного ещё, несколько дней.
– Ох, блядь…
Саша медленно осел на кухне, спиной к раковине, так что слабая вонь из мусорного ведра стала чуточку слышнее.
– Саш. Ты проверься. Сегодня сдай всё. Я… Я не боюсь! Во-первых, не факт. Во-вторых, это не приговор. И даже, если я тоже – ничего страшного. Есть терапия, там же прожить можно сколько угодно. И от старости скорей умрёшь. А сколько ты травы куришь с сигами – от рака лёгких. И, Саш, ребёнка можно родить здорового. Если терапия. Мне ещё рано проверяться, да, но я проверюсь сегодня в любом случае. Если уже – будем знать. И ты проверься. Мы это переживём. Я тебя не брошу. Даже если… Я тебя люблю, Саша. Я хочу быть с тобой, хочу ребёнка с тобой, мы со всем справимся. Это не хорошая весть, но это не страшная весть какая-то.
Она уже держала его за руку, сидела перед ним на корточках. Так что и
