Думали – все выборы будут двадцать минут, не рассчитали: время-то близилось к обеду. Народ забезпокоился, закашлялся, больше зашевелился. Наводчик 2-го орудия хозяйственный Прищенко не выдержал и высоко поднял руку, будь что будет.
Зюньзя заметил:
– Вам, товарищ, что? Отойти? Пожалуйста, разрешения не надо.
Прищенко слез с лафета, переминаясь:
– Да нет, господин прапорщик. Чего ж впорожную вола гонять? Вот-вот куфня приедет.
Зюньзя обиделся на грубость:
– Как же так, товарищи? Я вам – момент объяснял, а теперь должен объяснить о взаимоотношении с офицерами и о роли комитетов.
– Так вы, товарищ господин, и сказывали бы с конца, а то куфня приедет.
– Чего тары-бары размолачивать! – резким, дерзким голосом закричал сзади Евграфов. – Давайте выборы!
Высокий страшноватый Хомутов высморкал на снег одну ноздрю, другую, обтёр нос рукавом шинели и с пучка хвороста угрозил:
– Немец молчить-молчить, а как бухнет раз-другой, тут нас всех и потрафит.
Улыбка презрения прошла по мясистеньким губам приезжего прапорщика. Он посмотрел на них светлыми глазами:
– Так как же мне, товарищи, с вами говорить? – и на беду опёрся о стол, а тот шатнулся, и секретарь подхватил прапорщика под локоть. И ещё менее уверенно: – Я – не знаю.
– Ну а не знаешь – не берись! – резко опять крикнул Евграфов сзади.
Кто-то застыдился, смягчил:
– Господин прапорщик, да ты нас не слушай. Средь нас такого наскажут – на плечах не унесёшь и на возу не утянешь.
Загудели батарейцы: про что дело идёт? хотим знать.
У Зюньзи появилась в руках какая-то бумажка.
Но уже не слушали его, а запросили своего капитана:
– Ваш высбродь!.. То ись господин капитан. Объяснить вы нам по-простому: о чём дело идёт?
Капитана Клементьева любили: имел он сочувствие к батарейцам и никогда никого попусту не распекал.
Со своей манерой молча похаживать-посматривать, он и сейчас присмотрелся – встал – перешёл к столику ближе, но не касался его, и не искал положения рук, у привычного военного они всегда хорошо висят.
– Да что ж, ребята, – заговорил негромко, но всё было слышно. – Тут дело такое. Старый порядок – кончился. А нам – жить нужно.
И остановился. Да кажется, всё главное и сказал. Поняли.
Гулай подумал: и правда. Какой бы там космический аспект революция ни имела – а нам жить нужно.
– Вот и приходится новый порядок заводить, – так же сдержанно и печально объяснял капитан. – И новый порядок придумал, в помощь командиру и в вашу защиту, – батарейные комитеты. Вот вам и нужно в этот комитет выбрать трёх человек. И всё.
– Так это – ещё новое начальство будет? – закричали, смекнули сразу. – А фейерверкерá на что?
Один телефонист громко крикнул за комитет. Ему:
– Заткнись, проволочная катушка!
Переругивались.
Приезжий прапорщик безполезно стучал карандашиком по столу.
Капитан надумал ещё сказать. Замолчали.
– Батарейный комитет будет заведывать всеми батарейными делами, кроме боевого и строевого. Дел таких немало. Например, кому идти в наряд, на кухню или к лошадям. Кому обмундирование дать, кому не дать, – комитет и решит.
– Ого-о-о! – закричали.
– Не-е-е! Лучше нехай фельдфебель! Он приобычен, рука наторена.
– Не, вашескро… господин капитан! – кричали возмущённо. – Подпусти кого к обмундировке – так на себя напялит и ещё в запас возьмёт.
– А выбирайте таких, что не возьмут, – пожал плечами Клементьев и ушёл на свою табуретку.
Дело перешло опять к Зюньзе. А бумажка в его руках оказалась списком кандидатов – кто, когда, где успел её написать и ему подсунуть?
Прочёл старшего орудийного фейерверкера.
– Ничаво, – отозвался смиряющий голос. – Повертит тебя строго, но что требуется – отпустит.
– Да погрозится, что морду набьёт, коли чистым ходить не будешь.
Уж этот – раздавал, ничего.
– Старший фейерверкер Теличенко.
– Энтот себе лучшенькое отложит!
– Возле воды ходить, да не замочиться?
– Пущай, ничего, подходящий.
Так тáк и выходил фейерверкский комитет, удивился Гулай. Не мытьём, так катаньем.
Нет, третьим Зюньзя прочёл, не ведая, что это его обидчик:
– Бомбардир Прищенко.
Тот и сам не ожидал – вздрогнул.
Сразу несколько недовольных голосов:
– Ишь, гад, куда нацелил!
– У его штаны аль подштанники запроси, так он с тебя до пуза всё сымет, на солнце посветит и ещё ругнёт – поноси.
– Так значит, не подходит? – спросил Зюньзя.
Но и спорить оказались ленивы – кого ещё искать? Да и досуга нет.
– Почему не подходит? Пущай и ён будет, как прыщ на ж…
Других мнений не было.
Прищенко сидел красный от волнения.
Чёрный длинный Хомутов вскочил, прислушался:
– А никак, ребята, кухня ходу даёт? Как раз своечасно!
– Так позвольте, товарищи, – уже неуверенно и брезгливо заявил Зюньзя. – Надо голосовать, сколько за, сколько против, надо в протокол…
– Да пиши, пиши энтих, что выкликнул!
С поворота дороги показалась и сама кухня с завёрнутым дымком.
Побежали за котелками.
Список требований батарейцев.Ушли в землянки офицеры. Разошлись по делам старшие фейерверкеры. Фельдфебеля и с утра на батарее не было. Ушли ездовые к себе на передки – а у номеров что-то не улягалось: расщекотили их, задели – и теперь не могли они сразу к старому смириться, а разгулялись: чего бы такое поделать?
А погода – тучная, мерклая, «пузырей» немец не подымает.
– Хоть бы пострелять, что ли? – кто-то вздохнул.
– Тю на тебя! – цыкнули. – Оглузденел? Нам чичас немца никак затрагивать нельзя. Перекрестись, что он не трогает! Что тебе в боку застряло?
Стали вспоминать, когда последний раз стреляли, – да уж назад тому недели три? Да погодите, братцы, это не когда наш ероплан пузырь немецкий поджёг? (Повалил дым буро-волчистый, и пожалели ребята наблюдателев, какие с пузыря в трубу глядели: люди они тож, а спалятся, как мухи, в таком огне.)
Расходились ребята, как праздник неоконченный, лишь затравленный, – нет, что бы поделать? И кто-то тут догадайся:
– Так, братцы, теперя комитет у нас есть – а зачем? Пущай не зря подмётки дерут. Пущай составляют список всякому довольствию, какое нам требовается.
– А чего требовается? – Евграфов передразнил. Он за эту неделю уже наметался, нанюхался. – Нам требовается – по домам. И всё тут!
– Как это – по домам? – строго окликнул пожилой прави́льный, и шрам его под глазом надулся, покраснел. – А Россию – чего?
– Усю не заберуть! – отгукнули ему. – Нам чего ни то оставят!
– Это – так, братва. Нам – замирение требуется. И тут батарейный комитет не пособит.
– Замирение – не за первым холмом. А вот насчёт вещичек. Ведь обносились.
У Хомутова и локоть ватника протёрт.
– Давай! Пусть комитет пишет, заготовляет. А на чо выбрали?
Однако и старший наводчик, и старший телефонист ушли, да их потревожить нельзя, уважают.
А попался Прищенко, рожа рябоватая. Потянули его, потолкали: пиши! Да де ж писать? Да всё за тот же столик колченогий, пока с неба ни дождя, ни крупы не сыплет. А на чём же писать? А от собрания листик чистый остался, иде он?
Нашли на снегу. По толстоте никому на курево не сгодился, однако смят.
– Ничего, поразгладим.
Прищенко от комитетского звания не отказался. Сел на табуретку и вывел химическим карандашом, вслух повторяя:
– Наши требования.
Номера обстали вокруг, обсели на табуретках и корточках, а кто стол ненароком качнёт – того в три глотки матом.
– Так, значит. Что пишем?
– Конешня, перво-наперво пиши обмундированию, верхнюю и споднюю, шобы всю сменили на новую.
– А старо, чинено, шоб не сдавать, а нам про запас оставить.
– И как же ты всё это потаскаешь? В мешок не влезет.
– Обозу добавить.
– Не, ребята! Первое делу всему – обутка, без обутки нисколько не протопаешь. Пиши первое: выдать всем к весне новые сапоги.
– Не-к, вó что, во что пиши: замест ватников – всем полушубки!
– Да на кой тебе к лешему полушубки, коли весна?
– А зачем котелок за спиной носим, смекни!
– Пиши, пиши! Так тебе незамедля и приставят по бумаге! Ещё хорошо, коли на другой год к Петру и Павлу отпустят.
– Так ты что, вошь гулящая, ещё к другому Петрову дню воевать хотишь?
– А что тебе здеся, так плохо?
– Чего хорошего: как начнёт садить с чижолой, так и подштанники для лёгкости скинешь.
Прищенко постучал карандашом об стол, на манер того прапорщика:
– Да вы всурьёз, а не лясы молоть!
– Мы и всурьёз. На запас, чтобы промаху не было.
– Да стола не трожьте, мужики.
– Что, правда, как пьяный шатается? Что на ём за писанье? А ну, неси молоток, подобьём.
– А его трогать не надо, писать и всё.
– Так шо дальше писать?
– Смазку для обуви!
– Табаку!
– Заусайловской крупки, на день – осьмушку на двоих.
– Не! Осьмушку – на одного.
