Старый Рэнтсель будто* с ребенком разговаривал.
Под вечер врачи и сестры без конца сновали в их палате, Тынупярту сделали электрокардиограмму, помимо Рэнтселя приходила еще какая-то особа с привлекательным округлым задом, вроде бы начальство над Рэнтселем, потому что Рэнтсель как бы докладывал ей, И приглядная и пышная особа, которая при каждом слове выпячивала губы, тоже щупала пульс и слушала сердце Тынупярта; когда она склонялась над больным, ее полный зад оказывался на уровне глаз Курвитса, и в голове у старого мелькнула мысль, что бабы все-таки занятные существа. С интересом наблюдая, как возвращалась душа в тело Тынупярта, Николай Курвитс подумал еще о том, остался бы их отец в живых, окажись тогда под рукой доктора и все эти уколы, аппараты, и баллоны. Едва ли, очень уж быстро угас он, повалился, будто подпиленное дерево.
Страйный мужик этот полубесчувственный шофер, размышлял про себя Курвитс, отчего сам не позвонил, почему не хотел, чтобы сестру вызвали? Надеялся, что само по себе пройдет, или так прищемило сердце, что сознание потерял? А может, потерял веру в то, что выздоровеет. Годами прикованные к постели старики, за которыми приходится присматривать и ухаживать, молят бога и черта, кто кого, чтобы безносая убрала их отсюда на тот свет, только этот бородач еще в полной силе, самое большее пятьдесят, что из того, что борода в проседи, одни седеют быстро, у других, взять хоть бы его самого, волосы и в семьдесят - смоль черная, ничего, что лицо в морщинах и в складках и обезножен, как кляча загнанная. Слушая со стороны и судя по жене, так живет шофер этот богато, строит дачу, машина в гараже, сын не свихнулся, чего же самому на себя рукой махать? "Своя боль - свое дело" сказано, конечно, сильно, только что-то должно у человека в душе замутиться, если -такие слова на язык напрашиваются. Неужто бородач и в самом деле готов был убраться с этого света?
Ему, Николаю Курвитсу, "царского имени колхознику", не хотелось бы еще в раю прописываться, хотя там вроде бы и растут пальмы, и ангелы сладостной игрой на гуслях целыми днями услаждают слух. Не хочется, ну никак не хочется, хотя и лет прожито куда больше, и ноги, наверное, уже носить не будут как нужно. Что с ними такое, и врачи толком не знают. До сих пор говорили, что ревматизм, дал выдрать корни разрушенных зубов - никакого проку. Больничные врачи, когда скажешь про ревматизм, головой мотают; старый Рэнт-сель толкует о двух болезнях: о таком воспалении суставов, которое вовсе и не ревматизм, и воспалении нервов, которое в народе зовется ишиасом, хворобе, что гнездится в хребтине, в позвоночном столбе, если говорить по-докторскому. Дескать, застудил себя и надорвал тоже. В этом смысле слова Рэнтселя целиком сходятся со словами их бывшего волостного парторга, которого деревенские звали не Андреасом Яллаком, что соответствовало бы его имени и фамилии, а Железноголовым Андреасом, потому что молодых лет парторг ни на дюйм не отступал от своего слова и готов был хоть сквозь стенку лезть. С такой твердой рукой парторга у них ни раньше, ни после не было, теперешний колхозный парторг человек понятливый и приветливый, только уступчивый и из-за этого под сапогом у председателя ходит, что вовсе нехорошо. Если человек думать станет, что он всех умнее, что всегда прав, и есть также власть утвердить эту свою волю, если нет над ним ни одного контролирующего глаза, если чувствует он себя выше всех, плохо может кончиться дело. Особенно когда подхалимы подпевать начнут, хвалу нести будут. Председатель их сейчас на последней грани, навесят ему Золотую Звезду, бумаги будто бы уже по дороге в Москву, да выберут в высокий совет - тогда, наверное, пиши пропало. Страшное дело, когда власть в голову ударяет. Власть покрепче спирта будет, после выпивки наутро проспишься - и ничего, а хмель власти нарастает, будто ком снежный с горы катится. Железноголовый - он бы держал в узде председателя. Железноголовый разумного совета слушался, их же председатель с каждым днем все больше верит, что вся мужицкая мудрость в его башку вобралась.
Железиоголовый со всех точек подходил к парторгской должности. Перед лесными братьями не робел, хотя прежнего парторга в собственном доме живьем сожгли, и у самого отца, который пришел сложить сыну новую печь, порешили утром. Железноголового дома не было, он еще с восходом солнца помчался на коннопро-катный пункт, тамошнего заведующего, такого же, как он, фронтовика хозяева сманили зеленым змием на скользкую дорожку. Заслышав выстрелы, Железноголовый кинулся домой - отец лежал в луже крови среди кирпича и плиток. Человек послабее нервами* и меньше в своей правде уверенный оставил бы Руйквере, но этот не поддался. Свез отца в Таллин, похоронил и вернулся обратно, доделал не законченную отцом печку - автомат наготове висел под рукой. Справившись с печкой, стал на свой страх и риск выслеживать бандитов, а те в свою очередь за ним охотились. Старались застать спящим, подкарауливали у шоссе в лесу, пробовали подловить на почте, возле кооператива. А однажды придумали споить на молотьбе, чтобы потом втихаря пырнуть ножом. Но он мог выпить невесть сколько. Мызаский Сассь и еще два лесовика затесались на толоку, их не иначе как узнали, но предпочли держать язык за зубами. Мызаского Сасся боялись, он мог подпустить под стреху красного петуха или явиться в полночь незванно в гости. Сассь захмелел больше, так, что,"когда они втроем под церковными рябинами набросились на парторга, Железноголовый сбил сперва наземь Сасся и так саданул ногой в пах латышу, который намерился ударить ножом, что тот скрюченным и остался. Третий лесовик дал деру, и латыш уковылял, потому как нож был в руках у парторга. У Железноголового хватило силы и воли до тех пор держать Сасся, пока не дождался пастора, ходившего отпевать Сепаскую Мадли. Парторг гаркнул слуге божьему, чтобы дал ремень брючный. Теодор, тезка знаменитого Святого Талльмейстера, страшно испугался и пролепетал, что нет у него ремня, что он подтяжки носит. "Тогда подтяжки давай'" - грозно приказал парторг, и подтяжки он получил. Подтяжками, не нынешними, в палец шириной, а прочными, широкими помочами, он связал руки Мызаскому Сассю; очухавшийся тем временем Сассь, дылда в шесть с половиной футов, запротивился было, но Железноголовый нокаутировал его, страшно тяжелый был у него кулак, и все боксерские приемы он знал. Так и угодил Мызаский Сассь, на совести которого была смерть предыдущего парторга, в руки милиции; скрюченный латыш грозился, правда, отплатить кровью, но все же посчитал за лучшее держаться от парторга подальше; через несколько месяцев взяли и его при ограблении магазина в Вески-вере. Лесным братьям не удалось одолеть Железноголо-вого, но кляузники и дружки Сасся, прозывавшегося также Сассем Пожарщиком, сковырнули его с должности. Подметные письма слали и жене Железноголо-вого, люди потом говорили. Он, Николай Курвитс, "царского имени колхозник", ладил с Железноголовым. "Ноги свои загубил ты в борьбе с болотом", - заверял этот молодой, твердого слова и тяжелой руки парторг. Что до простуды, то слова Рэнтселя и Железноголо-вого и впрямь сходятся, может, они и правы, простуду он и сам считал главной виновницей, только загубил ли он свои ноги в болоте, задним числом сказать трудно. Конечно, в болотной воде он свои ноги подержал вдосталь, а что ему еще оставалось, когда старший брат Пээтер отец всех своих сыновей нарек царскими именами: Пээтер, Александр и Николай, - когда старший брат Пээтер отсудил хутор себе, то ему, Николаю, и другому брату отвели по клочку земли на краю болота. Александр отказался, потребовал деньги, брат выплачивал частями, сперва в марках, потом в центах, всех денег перебравшийся на городские харчи Александр так и не получил, душа у Пээтера была коварная. Он же, Николай, взял приболотную землю, думал к полученным девяти гектарам отвоевать у болота еще девять, планы были заманчивые. Но чтобы даже первые девять хоть чего-то родили, пришлось прорыть до реки почти в полверсты канаву и каждый год ее чистить, так что вкалывать пришлось крепко. Будь у него старуха кусачая да шпынливая, тогда бы он загнулся в болотной тине, но Мариета дурнем его не обзывала и бедностью не попрекала, Мариета сама, корда грозило затопить, лезла, в канаву с лопатой, душа добрая и верная, кто там делал ее ногам муравьиные ванны и припарки разные. Слава богу, что не застудила кости. Ноги у Мариеты и сейчас еще красивые и точеные. И телом не хуже упитанной главной врачихи, ноги же стройные и легкие, как у охочей к танцам молодицы. Болотная вода, конечно, часть вины, но разве меньше он держал свои ноги в реке? Окуни, плотва, лини и лещи не давали его душе покоя. Доверился резиновым сапогам, но резина не спасает ноги от холода, задери ты голенища хоть до самого паха. Надеялся на портянки и носки шерстяные, к сожалению, оказалось, что если подольше в воде толочься, то и этого мало. В колхозные годы он оставил болото в покое, при колхозах оставались только река и рыба. Их он бросить не мог да и не хотел - надо же было иметь место, где отвести душу. От одного самогона проку было мало. В самые трудные годы Мариета гнала на болотном острове самогон и торговала им из-под полы, самогон едва не довел их до развода, потому что Мариета сказала, что совсем уж без копейки она жить не может, корова у них подохла. Он же, "царского имени колхозник", не мог снести того, что Мариета стала надомной кабатчицей. Наконец самогон опротивел ему, да и казенная водка не больше пришлась бы по вкусу, потому что пил он со злостью, только злобой ничего не изменишь и не поправишь. Заполучи они себе в председатели Железноголового, может, какие глупости и не сотворились бы, но вряд ли помог бы и Железноголо-вый-то. Помогли в конце концов новые ветры, что подули в середине пятидесятых годов, особенно то, что колхозам передали тракторы. Так что болото и река высосали у него из костей мозг, но если Андрес - Андреас вроде бы имя польских князей, - если Железноголовый Андрес сказал, что это сделало болото, с какой стати ему вставать на дыбы или требовать, чтоб к болоту обязательно добавили реку? Если бы он писал о ногах резолюцию, тогда бы он истины ради должен был, конечно, потребовать, чтобы к болотной воде добавили еще реяную. Резолюция требует точности, в правлении иногда из-за одного слова спорят до полуночи, но сказанное парторгом не совсем то же, что резолюция, будь парторг на слово и красноречивее самого Железноголового. К тому же приболотному человеку болотная вода подходит больше, болотная вода, так сказать, основа и тыл его классовой позиции. Железноголовый потому и старался привлечь его в партию, что в болотной воде у него была крепкая классовая подкладка. Партийца из него не вышло, Железноголового раньше отозвали в Таллин, председатель же сельсовета объявил его, "царского имени колхозника", сомнительным элементом и братом серого барона, председатель сельсовета хотел еще в сорок девятом году отправить его в Сибирь, Железноголовый отстоял, Железноголового обвиняли в том, что в пятидесятых годах он покровительствовал кулакам и их пособникам, - удивительные вещи случаются всюду. Если на то пошло, то он бы и в Сибири прожил. Петр вернулся, шея, как прежде, красная, сейчас работает в совхозе пчеловодом и живет себе, как барин в старину. Здоров, при мужской нужде ублажает баб, хоть и старше его, Николая, на четыре года. Ну что касается баб, то и он бы не отстал от брата, только обезножел вот, невмоготу гоняться за неприкаянными душами. Разве сам кто придет к нему, да и Мариета не потерпела бы, у замужних женщин понятие ограниченное.
