Каков будет этот «преображенный» мир, упоминание о котором все чаще и настойчивее звучит в последних произведениях Сологуба? Будет ли то «безгрешная и ясная» звезда Маир или «далекая, прекрасная» земля Ойле, о которых мечтает поэт:
А я меж звезд найду дорогу
К иной стране, к моей Ойле.
Намеки, правда отрывочные и туманные, на это преображенное будущее звенят между музыкой строк еще не законченной симфонии «Навьих чар»… В описании триродовской колонии и его дома, где «живут ужас и восторг», можно найти кое-какие указания на реформы воспитания, одежды и других сторон внешнего жизненного уклада. «Одежда должна защищать, а не закрывать»… «Усыпить зверя и разбудить человека – вот для чего должна служить нагота». «Мы идем из города в лес, – от зверя, от одичания в городах. Надо убить зверя, – убить его». Убедительно звучит: «Мы совлекли обувь с ног и к родной приникли земле. И совлекли одежду, и к родным приникли стихиям, и нашли в себе человека, – только человека, – не грубого зверя, не расчетливого горожанина, а только плотью и любовью живущего человека».
Будем же надеяться, что автор «Навьих чар» не замедлит показать нам этого преображенного человека во весь его гигантский рост…
Золотое руно. 1908
Михаил Кузмин. Сумеречная Дульцинея*
Щедрое и замечательно ровное на протяжении времени творчество Сологуба протекает не под всеобъемлющим солнцем, не под звездною пылью Млечного Пути, а под созвездием редко расставленных нескольких излюбленных, гипнотизирующих тем. Они вызываются и маниакальностью влюбленного. Подобный же немногострунный, но полнозвучный колдовской инструмент был в руках Байрона и Лермонтова, Тютчева и Верлена. Руководящими мотивами у Сологуба являются:
1) Альдонса и Дульцинея,
2) творимая легенда,
3) борьба с драконом солнцем.
Все три темы тесно связаны одна с другой, вытекают одна из другой.
Жизнь – потная девка Альдонса, пахнущая чесноком и навозом, – волею и мечтою художника преображается в идеальную, сладчайшую Дульцинею; творится прекрасная легенда, более реальная, чем действительность. Слишком ясное, злое и трезвое солнце всегда враждебно преображению, которому милы дымы, туманы и фимиамы. Эти положения настойчиво повторяются, калейдоскопически видоизменяясь в поэзии Ф. Сологуба.
Поэзия, художественная проза и театр – три области, завоеванные этим наиболее чистым представителем у нас символизма. Впрочем, теперь мало кого может интересовать, символист ли Сологуб, когда он просто Сологуб, один из задушевнейших и подлиннейших поэтов. Принадлежность к школе нужна для самооправдания пушечного мяса или для партийных выступлений. Время сражений и побед для символизма давно прошло, и Сологуб остался чистым и независимым поэтом. Книги его стихов не резко отличаются одна от другой, за исключением фабулисти-ческих баллад (вроде «Нюренбергского палача»), одно стихотворение близко станет к другому. Редкое впечатление однородности, слитности, органичности. И это общее прежде всего нас пленяет, как в широкой реке мы любуемся плавным течением массы, а не отдельными всплесками, белыми барашками волн. Если допустимы аналогии, поэзию Сологуба можно сравнить не с музыкой, не с человеческими чертами, а с пейзажем. Важные и меланхолические дали, туманные холмы, спящие воды, фиолетовые сумерки как на полотнах Пуссена. И в них тихо дышит какое-то властное большое сердце. Это дыхание не ослабевает и так ровно, что мы сами не замечаем, как изменяется поэт, как от борьбы против солнца, солентического самоутверждения, почти неприятия мира мы спокойно доплываем до «Очарования земли». Несмотря на то что книга написана почти сплошь в одной форме (триолеты), она так неутомительна, полна и насыщенна, голос поэта стал настолько благословляющим – что невольно просится слово «чудо». Поэт так постепенно чертил свои магические круги, что мы, завороженные, и не заметили, куда он нас завел, в какую чудесную и благостную страну. Но верность туманам осталась:
Какая нежная интимность, –
Туман, приникнувший к земле!
На этих сумеречных высотах поэт и пребывает, созерцая преображенную Дульцинею.
В романах и рассказах Сологуб имеет дело с не очищенной еще Альдонсой. В нем просыпается сатирический бытописатель, идущий по линии Гоголя. И бессмертный роман «Мелкий бес» дает нам не только типы, но характер типов – «передоновщину», которая может стать рядом с карамазовщиною и «Мертвыми душами». Но Альдонса житейской прозы не так послушна волшебной флейте, она строптива и упряма. Великолепные картины мелкой, пошлой мещанской жизни плохо поддаются преображению, так что, когда в прозе Сологуба являет лик свой Дульцинея, царящая в его стихах, часто выходит отвлеченность и устаревшее декадентство. Впрочем, положительные явления и тоска всегда выходят хуже, из спокойной и счастливой жизни никак не выкроишь не только драмы, но и комедии. В сатирических сказочках Сологуб выработал особый стиль лаконического памфлетиста, свойственный только ему.
В период Театра В. Ф. Комиссаржевской на Офицерской новая тогда литература вступила в живое и тесное сношение с театральным миром. Может быть, именно этому театру и Вс. Э. Мейерхольду мы обязаны театром Блока, Ремизова и Сологуба. Но пьесы Сологуба («Победа смерти» и «Паж Жеан и Ванька ключник») поставлены были уже позднее Ф. Ф. Комиссаржевским. Большим событием в искусстве и смелостью со стороны В. А. Теляковского, Мейерхольда и Головина была постановка в Александрийском театре пьесы Сологуба «Заложники жизни». Как работа Мейерхольда эта постановка была из средних (особенно «дульцинейные» места), но брешь в репертуаре Александрийского театра была сделана. Упомяну о постановке в Московской студии «Узора из роз», шуточной пьесы «Ночные пляски» и, насколько я знаю, не поставленной еще трагедии «Дар мудрых пчел», одном из лучших произведений Сологуба.
Как безукоризненный переводчик Сологуб работал над вещами, очень близкими ему по духу, вроде поззии Верлена, драм Клейста и неоромантической пьесы Штукена «Рыцарь Гован».
Органически ведя свою, независимую и одинокую линию, Сологуб достиг уже светлых и благостных высот, откуда открываются совершенно новые пути жизни и искусства. До них доходят люди большого творческого духа и сердца живого, не очерствевшего среди испытаний и страданий.
Личное свое почитание и любовь шлю туда, не зная, дойдет ли мой голос до тех волшебных вершин.
Пьесы «Победа смерти», «Дар мудрых пчел», «Любви», «Ванька ключник и паж Жеан», «Ночные пляски» публикуются по изд.: Сологуб Ф. Собрание сочинений. Т. 8. СПб.: Шиповник, 1910 в последовательности, избранной автором.
Мистерии
Литургия Мне*
Весы. 1907. № 2. Отд. изд.: М., 1907. Печ. по этому изд.
Литургия – главное христианское богослужение, на котором совершается таинство причащения (евхаристия), а также отпущение грехов кающимся.
Мистерия – жанр драматических представлений из священной истории. Возник в XI в. под влиянием тайных религиозных церемоний, воспроизводившихся древними греками в форме сценических действ. Первые мистерии записаны в эпоху Раннего Ренессанса (XV в.). Русские мистерии появились при царе Алексее Михайловиче (XVII в.) в виде школьных драм.
Посвящаю моей сестре. – Сестре Ольге Кузьминичне Тетерниковой (1865–1907) посвящены также роман «Тяжелые сны» (в разгар работы Сологуба над третьей его редакцией она скончалась от чахотки), трагедия «Победа смерти», стихотворения «Не один я в тесной келье» (1907), «Годы идут, но утрата…» (1920) и др. «Вы не можете знать, как велика моя потеря, как мне тяжело и пустынно, – писал Сологуб вскоре после утраты друга и помощницы. – С сестрою была связана вся моя жизнь, и теперь я словно весь рассыпался и взвеялся в воздухе. Как-то мне дико, что умер не я» (цит. по изд.: Неизданный Федор Сологуб. Под ред. М. М. Павловой и А. В. Лаврова. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 234).
Тимпан – древний музыкальный инструмент наподобие литавр, барабана или бубна.
…Мой диамантовый закон. – Т. е. крепкий, как диамант (алмаз), которым писаны на двух каменных плитах скрижали Божьего Завета (Закона): на первой – четыре заповеди любви к Богу, на второй – шесть заповедей любви к ближнему.
Томление к иным бытиям*
Факелы. 1908. № 3.
Драматические произведения
Победа смерти*
Сб. «Факелы». СПб.: Изд. Д. К. Тихомирова, 1908. «Победа смерти» вызвала большой резонанс в критике, умноженный появлением пьесы в 1907 г. на сцене петербургского Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской (на Офицерской) в постановке В. Э. Мейерхольда. Символистской трагедии Сологуба и премьерному спектаклю посвятили рецензии и статьи А. Воротников и Г. Чулков в журнале «Золотое руно» (1907. № 11/12 и 1909.№ 11/12), А. Измайлов в газ. «Русское слово» (1907. № 258), М. Репнин в газ. «Слово» (1907. № 304), Ю. Беляев в газ. «Новое время» (1907. № 11372), В. Азов и Н. Тэффи в газ. «Речь» (1907. № 264 и 1908.№ 2), Homo Novus (псевдоним А. Р. Кугеля) в газ. «Русь» (1907. № 299) и др. Постановкой «Победы смерти» в 1917 г. открылся Новый театр Б. С. Неволина в Москве.
