узнают тебя поближе, они поймут, что ты за человек.
– А что я за человек, Анри?
– Тот, кто слишком много беспокоится, что о нем подумают другие.
Гийоме нужно снова в полет, до следующего аэродрома, так что они оба отправляются в аэропорт, шагая по петляющим и темным, без освещения, улочкам, где лунный свет отражается от покрытых белой известкой стен.
– Анри, а я ведь даже не спросил тебя о Ноэль. Как она?
– Прекрасно.
– Болтал только о себе. Я же совсем не знаю, как ты теперь живешь, Анри, а нам уже нужно прощаться. Придется тебе извинить этого эгоиста.
Гийоме смеется.
– Живу я по-прежнему.
– И ты счастлив?
– Ну конечно, я счастлив! Почему ты все время меня об этом спрашиваешь?
– Потому что если ты счастлив, то и я буду немного.
Однажды вечером, когда ему нужно ехать на аэродром, впервые в жизни ему не хочется этого делать. Пропало желание садиться в самолет. И это чувство окончательно его взрывает: у него отняли мечту. По этой причине, кипя гневом, он шлет в компанию письмо: требует немедленного назначения на новый маршрут и в качестве альтернативы заявляет о своей отставке, чтобы эти канцелярские крысы из новой администрации поняли, с кем имеют дело.
Следствием чего является следующее: с обратной почтой ему присылают документ о расторжении контракта и чек на микроскопическую сумму полного расчета. С головокружительной быстротой они приняли его отставку, которая была не чем иным, как капризом, чтобы привлечь к себе внимание. После всех этих лет ему говорят «прощай» обычным банковским чеком.
Его первая реакция – не поверить собственным глазам.
Он бросается к письменному столу – написать в дирекцию и разъяснить возникшее недоразумение. Однако, когда он видит перед собой чистый лист, рука начинает рисовать грустных барашков и на большее оказывается неспособна. Что он им скажет? Что его собственные слова об отставке, если они не выполнят его требование о переводе, были шуткой? Станет умолять, чтобы с ним вновь заключили контракт? До какой степени придется ему унижаться?
Мермоз и Гийоме намереваются вступиться за него перед новой администрацией, но он их отговаривает – он слишком горд, чтобы это принять. Как бы то ни было, все сильно изменилось с тех пор, как ушел месье Дора, а компания оказалась национализирована. И как грибы после дождя появились управленцы и функционеры, знать ничего не желающие о пионерах авиации, зато много думающие о финансах. Авиация родилась как приключение, а стала превращаться в бизнес.
Глава 68. Париж, 1933 год
Мермоз возвращается на аэродром, в ушах его еще не стих гул ветра. Восемь вечера – Жильберта его уже точно ждет, и ужин на столе. Он такой голодный! Подойдя к дому, удивляется, что в квартире темно. Дома холодно, стол не сервирован. Зовет Жильберту – никто не отвечает. Различает еле слышное поскрипывание в спальне и идет туда.
Щелкает выключателем, свет загорается, жена – в кресле-качалке. Она медленно-медленно раскачивается, а глаза у нее такие огромные, словно она видит то, что не положено видеть никому и никогда.
– Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Хорошо ли я себя чувствую? – Повисает долгая пауза, не предвещающая ничего доброго. – И теперь ты меня спрашиваешь, хорошо ли я себя чувствую?
Губы ее как будто расплываются в улыбке, но это гримаса боли. Мермоз замечает, что в пальцах у нее зажат какой-то листок. Она поднимает руку: читай.
Телеграмма из министерства обороны. Слова вежливости, привычные выражения соболезнования, штампы. Пьер Шазот погиб в расположении воинской части города Гуэльма в результате несчастного случая во время тренировочного полета.
Мермоз закрывает глаза. И сминает бумажку с той яростью, с которой сжал бы шею самому Господу Богу, если бы в этот момент тот перед ним оказался. Пьеру не исполнилось еще и двадцати. И никогда теперь не исполнится.
– Жильберта…
Она поднимает руку, приказывая ему молчать. В первый раз говорить будет она. И голос ее поднимается из каких-то глубин, а вовсе не из горла:
– Мы были счастливы в Бразилии. Пьер хотел заниматься продажей леса. Но это все сгинуло. Авиация, эта чертова авиация – это она сделала из меня женщину, которая живет одна, а теперь она к тому же забрала единственного брата.
– Понимаю твою боль.
– Ты понимаешь мою боль? – И она переводит на него взгляд огромных глаз – таких он раньше никогда не видел. – Ты живешь в своем собственном мире. Что ты можешь знать о моей боли?
– Я сейчас приготовлю тебе липовый чай, и ты ляжешь. Тебе нужно отдохнуть. А я займусь всем, что нужно.
– Займешься всем, что нужно…
И она смеется – смехом безумцев или отчаявшихся умников. И начинает говорить, да так, как никто до тех пор в глаза Мермозу не говорил. Долгое молчание Жильберты прорывается темным половодьем, сметающим на своем пути все. Упреки, боль, ярость, оскорбления. Мермоз выносит ее слова с тем же ледяным стоицизмом, с которым на высоте в четыре тысячи метров встречает град из тучи над головой. Она бросает ему в лицо все: и его отсутствие дома, и ее горестное ожидание его возвращения из полета, а также другие ожидания. Остывший в тарелках ужин. Пятна губной помады на одежде. И Пьер, такой впечатлительный, такой подверженный магии его подвигов.
– Ты мог бы
