отговорить его, чтобы он не записывался в летчики, ведь он хотел быть как ты. Но нет, ты не стал этого делать, потому что великий Мермоз не ведает страха. И теперь Пьер погиб – по твоей вине.
Мермоз не отвечает, на этот раз будет молчать он.
Он уважает ее страдания, но брать смерть ее брата на себя не намерен.
Брешь, открывшаяся в его браке, выросла в пропасть. В последующие недели дом превратился в ледяной чум. Летать – единственное спасение. Оторваться от взлетной полосы, взмыть вверх, оставив внизу каждодневную рутину, и упрямо бороться за свое дело, за миссию. Миссию, которая придает смысл всему остальному. Открыть коридор над океаном. Идти вперед.
В Марселе, после его возвращения из Алжира, в пилотской зоне его ждет человек, попивая красный вермут и время от времени бросая в рот оливки со стоящего рядом блюда – в одиннадцать утра.
– Анри! Какого дьявола в такую рань ты пьешь аперитив?
– А с каких пор ты заглядываешь в график, чтобы хорошо провести время?
Мермоз хохочет. Он уж и не помнит, когда в последний раз смеялся.
Обедают они в портовой таверне, пропахшей горечью пива. В дальнем конце зала два моряка, обладатели мощных рук с татуировками-якорями, меряются силой в окружении подбадривающих их болельщиков, те делают ставки. Закрытие чилийской линии вернуло Гийоме в Европу.
– Что удалось узнать о месье Дора?
– Я всегда знал, что он не пропадет. Он крепкий орешек. Подал на компанию в суд за незаконное увольнение, если выиграет, то они должны будут или восстановить его в должности, или выплатить огромный штраф. А старик Латекоэр нанял его на должность управляющего на свой завод, где строят самолеты.
– Я рад.
– Он не из тех, кто сидит сложа руки, Анри. Не как эти наши политики-лилипуты. А знаешь, на прошлой неделе я сгонял в Рим.
– С какой стати?
– Маршал авиации, Итало Бальбо, разослал приглашение всем, кто летал через Атлантику. Получилось нечто грандиозное. Если б ты только видел, как все было организовано… с размахом! Нас, пилотов, принимали как грандов. Меня попросили лекцию прочитать – перед сотней гостей, с переводчиком. Я говорил – а меня слушали, слушали с уважением.
– Уж и не знаю, что думать об этой фашистской партии, что пришла у них к власти.
– Думай что хочешь, но видел бы ты школу пилотов в Ортебелло и авиастроительные заводы. Ни к чему не придерешься.
– Ну здесь тоже есть неплохие производители.
– Даже лучшие! Но здесь у нас пилотам просто в лицо плюют. А там для них открывают школу, не экономя ни на чем, и власти всем ее показывают, словно национальных масштабов памятник. Знаешь, в чем разница?
– В чем?
– Там они своими летчиками гордятся. Высший руководитель авиации страны, Бальбо, сам первоклассный пилот. А здесь в министерстве воздушного флота сидят сплошь канцелярские крысы да один военный, что заработал свои медали, дуясь в картишки в офицерском клубе.
– Ты можешь попросить итальянское гражданство. Итальянки хороши собой, хоть и говорят, что нрав у них демонический.
– О да, какие женщины! Просто огонь. Видел бы ты, как они громко разговаривают, а как жестикулируют, совсем как мужчины. Но ты увел меня на другую тему!
– А разве есть какая-то другая тема?
И ему снова удается его рассмешить. Оба смеются. Им нужно смеяться. Пока они смеются – они не сломлены.
Глава 69. Париж, 1933 год
Прошло уже несколько месяцев, как Тони не летает: он затерялся в лабиринте парижских улиц. Писать предпочитает в кафе, а не дома, где Консуэло развернулась во всю ширь своих увлечений: скульптура, живопись, книги, одежда… Все вызывает у нее интерес и тотчас ее утомляет. В результате квартира неизменно полна каких-то людей, и обрести там хоть толику покоя – цель недостижимая. В сравнении с тем, что творится в его доме, шум в кафе – просто музыка, она помогает сосредоточиться. А если вдохновение его покидает, так там всегда есть газеты, которые можно почитать, и клиенты, за которыми можно понаблюдать: странные мужчины и загадочные женщины. Последним в своих фантазиях он придумывает бурные судьбы, скрывающиеся за весьма респектабельной внешностью.
Его издатель, Гастон Галлимар, подписал с ним контракт на три книги, но пока и окончание первой не предвидится. На каждую страницу, которая кажется ему приемлемой, в корзину летят восемь. На каждую новую строчку приходится четыре рисунка.
Перед ним на столе кипа помятых листков и кожаная записная книжка, в которую попадает разная мешанина. Немалому числу друзей и знакомых известно, что здесь он сидит часами, сюда к нему и приходят. Этим вечером на плечо ему ложится рука. Рука тяжелая, словно каменная.
– Жан!
Официант быстро подскакивает и предлагает стул.
– Чего месье желает?
– Абсент, пожалуйста.
– Лучше два, – уточняет Тони.
– Пусть будет четыре!
Тони оглядывает костюм своего друга – в клетку, по последней моде.
– Хорошо выглядишь.
– Хорошо – снаружи, но вот внутри – меня просто выворачивает. Все, что случилось с «Линиями», было политической подставой. Правительство не изъявило желания перекредитовать «Аэропосталь» как раз для того, чтобы компанию потопить.
– Наше правительство топит лучшую авиакомпанию страны?
