– Это был стратегический ход. «Аэропосталь» была собственностью Буйу-Лафона, а они не хотели, чтобы какое-то частное лицо сосредоточило в своих руках такую силу.
– А кто теперь всем командует?
– Руководство – чистый хаос. Единого руководителя попросту нет: там сплошные департаменты и подразделения департаментов, канцелярии и подразделения канцелярий. Я все же попытался добраться до самого верха – о твоем деле поговорить.
– Жан! Ты не должен был этого делать!
– Черт подери, как же я могу этого не делать? Но меня лишь гоняют, как вшивого по бане, из кабинета в кабинет – волынку тянут.
С внезапно нахлынувшей грустью, что повисает на веках, похожих на черепаховый панцирь, Тони кивает.
– Но в конце концов мне удалось-таки переговорить с Фором, вице-президентом, главным по финансам. Из всех начальников, кого я там видел, он вроде бы больше других склонен был ко мне прислушаться. Мне даже удалось записаться к нему на прием. Он примет тебя тридцатого числа у себя в кабинете.
– Это же просто чудная новость! Надо это отметить!
Мермоз поднимает руку, останавливая его.
– Но он тип непростой.
– Я его приручу.
Несколько дней спустя Тони входит в новое здание «Аэропостали» в Париже. Мраморная стойка на рецепции сверкает, плиточный пол как зеркало, высоченные потолки. Все настолько новое, что кажется старым.
Наконец после ожидания в приемной, которое показалось ему неимоверно долгим, ему сообщают, что сейчас его примет вице-президент по эксплуатации. В кабинете, куда его пригласили, более всего его удивляют не картины с охотничьими сценами и не огромный письменный стол орехового дерева, а тишина. И ему вспоминается кабинет Дора со столом, заваленным тысячами папок и докладов, со звенящими телефонами, с то и дело входящими к нему помощниками с донесениями и шумом работ на взлетно-посадочной полосе за окном. Здесь же царит атмосфера нотариальной конторы.
Фор, сидя в крутящемся кресле и удобно устроив голову на подголовнике, смотрит на посетителя с совершенно не скрываемым отсутствием интереса.
– Слушаю вас.
– Я бы хотел просить рассмотреть мое восстановление на работе в компании.
– Срок подачи заявлений о приеме на работу истек в феврале.
– Месье Фор, я был пилотом почтовых линий, летал над Испанией, Африкой и Южной Америкой. Приходилось приземляться в пустыне, в меня стреляли повстанцы, я участвовал в спасении летчиков – французов, испанцев, уругвайцев, – был начальником авиабазы на краю Сахары, разработал и открыл линию в Патагонию…
– Ваши старые истории очень занимательны, но эта компания смотрит не в прошлое, она смотрит в будущее.
– «Линии» я считал своим домом.
Фор пожимает плечами.
– Подайте заявление в письменном виде.
– Я подал уже пять заявлений.
Фор снова пожимает плечами.
– Мы обязаны рассматривать все заявления в строгом соответствии с внутренними правилами компании, одобренными министерством воздушного флота, не делая ни для кого исключений. Или вы полагали, что к вам будет особое отношение, на том основании, что вы знаменитость, чье имя мелькает в светской хронике в газетах? Мы компания серьезная!
Тони встает, желает чиновнику доброго вечера, не поднимая глаз, и выходит за дверь. То, что они не хотят его возвращения, уже не важно. Он и сам этого не желает.
Глава 70. Париж – Тулуза, 1933 год
Никто не решается подойти к мужчине в конце стойки, который пьет виски как воду. Бармен доливает его стакан молча, повинуясь движениям руки.
Мермоз покачивает стакан со звякающими в нем кусочками льда и подносит его к уху, словно морскую раковину. Ему бы хотелось услышать некий знак. Как в отношениях с Жильбертой, так и в его деле по доставке почты из Европы в Америку через Атлантику он чувствует себя в безвыходном тупике.
При летных испытаниях транспортного средства с полной нагрузкой «Бернар 18» потерпел полное фиаско. Пустым самолет летел как стрела, но, когда его загрузили, вся его конструкция пошла вразнос. На высоте в три тысячи метров машина стала трястись, как цыпленок в зимнюю стужу. Придется еще вкладывать немало денег в доработку, добиваясь превращения этого чистокровного жеребца в почтового мула-тяжеловоза, однако денежные потоки перекрыты. Он и сам вложился в этот самолет, отдал все сбережения и теперь сидит на мели. Можно, конечно, снова обратиться в министерство и умолять о финансировании всяких там секретарей и помощников секретарей, но его уже с души воротит от этого блошиного цирка.
Он выходит на улицу. Домой возвращаться не хочется. Когда они с Жильбертой говорят друг с другом, слова так горячи, что дымятся. Пришли к тому, что он подыщет себе в Париже квартирку, и именно этим он и намерен срочно заняться.
В новой организационной структуре авиации, которая вырисовывается прямо на глазах, министерство с легкостью предоставит ему должность инспектора или директора чего бы то ни было. Система знает два способа нейтрализации тех, кто восстает: бунтовщиков мелкого калибра наказывают, заводят на них уголовные дела, давят; представляющим опасность революционерам дают должность.
Он вновь встречается с влиятельными людьми, вновь притворно вежлив с теми, кто при деньгах или на высоких позициях в министерстве, но никто не может предложить ему ничего, кроме чашки чая и лестных слов, которые ничего не стоят. Говорят, что он герой. А ему хочется их спросить, почему, если уж он герой, Франция обращается с ним как с попрошайкой. С каждой уходящей неделей в его душе копится все больше и больше горечи.
