соседних могилах; прощальные горстки и щепотки земли с невольными поклонами кинули, оставив хозяину последнего убежища, провожающие и отступили, уступили место сноровким лопатам могильщиков, дробному и скоро смолкшему грохоту комьев о крышку…
И — все? И все — кто бы что ни думал и ни говорил, как бы ни надеялся.
Отвлекла Люба, о дочери спросила:
— Как она, видитесь?
— А что — дочь? Ей хорошо, она ничего не знает…
И хотел уже попросить, чтобы позвонили Ларисе по старой дружбе, поговорили, уломали давать свиданки — всего-то раз в месяц на час-другой, под присмотром бабки — когда увидел спешащего к ним, чем-то взволнованного Народецкого. Выбрался, бормоча извинения, из тесной кучки людей, стал перед ними:
— Ты?!
Он во все глаза смотрел на Любу, лицо его пятнами необыкновенного и непонятного волнения пошло, взялось — это его-то, белолицего, успевшего поднабраться молодого жирка солидности, уверенного до недавних пор личного преуспеяния…
— Слава?
С узнающей улыбкой, радостью пополам с некоторым смущением глядела на него и Люба — а ведь беременная, только сейчас увидел, понял Иван. Давние знакомые, да, — и, сдается, не только…
— Но как ты здесь?
И живые какие, впору сказать — настоящие глаза сейчас у него, убывшего, казалось, навсегда в юристы, столько в них не то счастья встречи этой нежданной, не то страдания давнего, проснувшегося теперь… Бывают же чудеса с человеками — крайне редкие, правда, и скоропреходящие.
— Да вот, с мужем. — Она оглянулась на курившего поодаль ото всех Алексея, и он тоже с тревогой и любопытством воззрился туда, не сразу отвел взгляд. — И с другом тут, познакомьтесь.
— Ну, мы-то с Иваном Егоровичем… мы давно. Но ты, где и как ты? Я пробовал даже узнавать, знаешь… искать, но…
Иван достал уже сигареты и, отходя, кивнул им — поговорите, мол. Надо же — оживел, думал он, прикуривая и видя, как своим, внутренним каким-то светом играют, блестят глаза Народецкого, какого раньше и не было, казалось, как с мягкой горячностью говорит что-то ей, с неуверенной улыбкой внимающей, жестикулирует порывисто… воистину, «восста из мертвых».
— С кем это она? — с прищуркой холодной посматривая, спросил Алексей.
С юностью-молодостью своей, хотел сказать он, но вряд ли бы понят был как надо.
— Да так, старый знакомый ее. Секретарем у покойного раньше был. Так себе малый.
Некая пауза, вполне ощутимая именно в неопределенности своей, зависла — ив ней если что-то и происходило, то маловразумительное, путем крота. Еще за поминальным столом, сославшись на головные боли, отпросился на два-три дня Левин, получив разрешительное и сквозь зубы «лечись»; трусость — та же болезнь, и не менее заразная, как кажется, чем инфлюэнца, поголовно ею и в тихой форме изболелось населенчество, а кризиса оздоровительного нет как нет, не предвидится даже.
Выждав для приличия полдня, Базанов позвонил в приемную Рябокобыляки. Секретарша учтиво попросила перезвонить через полчасика, она узнает. Перезвонил и получил сухой, без прежней учтивости ответ: «Виталий Сигизмундович не может вас принять». — «Что, занят очень?» — «Не знаю. Сказал просто, что принять не может». — «А соединить — на минутку — нельзя?» — «Нет».
Что ж, собирай манатки, Иван свет Егорович, тем более что к исходу такому успел даже в мыслях как-то попривыкнуть, приготовиться. Да и, в конце концов, было б крайне странным, если бы сущность классовая пресловутая, в тебе говоря, в них не заговорила…
И, главное, не спросят, на кого дело, газету его, оставить и какой ей, газете, быть… Левин? Но слаб же во всем, кроме исполнительности, писака из него никакой, о лидерстве и речи нет… Впрочем, что это он Мизгиревыми заботами озаботился? О своих подумай, поскольку это — крах…
Но и над ними висит расследование, и потому на резкие телодвижения они вряд ли сейчас пойдут. Только что мог он и сумел бы сделать за это время? Ничего не находилось, не оставалось, кроме как ждать.
Так прошло два дня, он звонил Желяеву, но никак не мог застать его на телефоне. Без проблем выпустили очередной номер, и весьма кстати появился из отлучки ответсекретарь, надо было верстать следующий.
— Как со списком-то обкомовцев — успел что узнать, добыть?
— А никак. — Левин хлопотлив был, какие-то бумаги свои в столе перекладывал и сортировал, смотрел уверенно, прямо. — Не будет списков. Считаю, что ни к чему нам гусей дразнить… так в вашей деревне говорят? Лучше вразбивку их брать в оборот, в отдельности каждого, кто нам нужен, чем всех скопом против себя окончательно настроить. Одного разоблачили — другие боятся, каждый за себя… А весь веник ломать, целый — это популизм дешевый, на публику, да и не сломаешь, озлобишь только. По веточке надо, по веточке…
— Смысл в этом есть, не спорю, — насторожился сразу Иван, — мы ж так делали, по сути, и делаем. Но общий-то список в базе данных в любом случае надо иметь, а там подумаем, как распорядиться им.
— Ищите — без меня, — дернул тот плечами, и что-то вроде насмешливости было в голосе вязком его. — Или я, как член редакции, не имею права на мнение?
— Имеешь, отчего ж. Тебя никто его не лишал, высказывай… пусть даже с чужих слов. — Теперь Базанов почти уверен: от Мизгиря накачка. — Так ведь сам вызвался…
— Сам и отменил. И не ваше дело, со своих или с чужих слов говорю. Возможно даже, что с чужих-то куда неприятней окажется…
— Это с чьих же? И что?
— Узнаете, — с вызовом уже сказал он, пренебрежительно оглянулся на Ольгу, на Карманова, изумленного невиданной смелостью ответсекре-таря. — Ладно, замнем для ясности, как говорится. Верстку вам? К вечеру будет.
— А не торопишься? Не много наобещал?
— В самый раз.
— Раз на раз, как известно, не приходится… Уймись. — Разговорился, однако, вылечился. Расхрабрился, и наверняка не без причины — какой? Но разборку устраивать сейчас ни к чему было. И сказал, больше к Ольге адресуясь: — На шестую полосу статью Яремника поставите, в рубрику «Уроки истории», давненько ее не давали. И все, как на грех, невыученные…
— Как бы не пришлось за нее гонорарий получать, — не унимался и уже насмешливо глядел Левин, губы его сложились во что-то похожее на улыбку. — От заинтересованного ведомства.
— Вот и получим. И разделим на всех.
— Я бы от своей доли предпочел отказаться.
— А кто ж в этом сомневается теперь?..
Нарвался наконец? Да, заткнулся, шарики-ролики вхолостую крутятся, не срабатывают ответа, лицо маской бескровной зло стянулось, а Карманов за его спиной беззвучно аплодирует, рот до ушей, и Ольга недоуменно хмурит
