застал такую картину.
— У меня тоже есть мопед, — киваю я на плакат рядом со шкафом.
— Правда? — спрашивает Селма. — Ты правда?
Лифчик безвольно повисает у нее на правой руке, а затем она и вовсе роняет его на пол.
— Я его починил. Мне надо только вставить туда новые свечи зажигания.
— А шлемы у тебя есть?
— Шлемы?
Некрепко сжатым кулаком она легко ударяет меня в голову.
— Чтобы если упадешь, дурачок.
— Мне без шлема больше нравится.
Я сел на ее кровать. Лифчик так и лежит посреди комнаты. Селма плюхается рядом со мной, матрас продавливается, и я немного съезжаю в ее сторону. Носком правого ботинка она рисует на старом линолеуме круги. У нее маленькие круглые уши, и до меня вдруг доходит, почему они называются ушными раковинами.
— Ты первый, кто пришел ко мне в гости, — тихонько говорит она.
— Правда?
Селма кивает и заправляет прядь волос себе за ухо.
— А твоя мама?
— Моя мама — бабушка.
— Так не бывает.
— С моей настоящей мамой случилось пло-о-о-охо. Тогда мне надо было остаться у ба-а-а-а-абушки, — она растягивает каждое последнее слово, будто рассказывала мне это уже тысячу раз, и это жутко скучно, — и я там осталась.
— А твои настоящие родители?
Она пожимает плечами.
— Они умерли?
— Нет, — заговорщически шепчет Селма, — они немного… — Она вертит пальцем у виска. — И поэтому тоже я осталась у бабушки с дедушкой. А потом дедушка умер.
Последнюю фразу она произносит так, будто считает, что он поступил очень глупо.
— Моя бабушка вот столько лет была моей мамой, — она показывает мне девять пальцев.
— Почему ты с ней больше не живешь?
— Она переехала в дом переспелых.
— Дом переспелых? — хихикнул я.
— Не дразнить. — Не глядя, она достает из-за спины куклу и проводит пальцами сквозь спутанные волосы.
— А твоя бабушка в гости не заходила?
— Хочешь пить?
Она вскакивает, кукла падает мне на колени.
— Здесь я могу сама выбирать.
Она подносит стакан под кран с водой и сама выпивает его залпом. И набирает опять. Она держит стакан двумя руками и подносит к нему лицо очень близко, чтобы убедиться, что ни капли не прольется через край.
— Вот, пожалста.
— Спасибо.
Вообще-то я никогда не пью воду. Вода — это для собак. На другой стороне стакана она оставила след от губной помады. Я делаю глоток.
Я все еще сижу на краю кровати, а она стоит очень близко, так что мне приходится задирать голову. Обычно девчонки никогда не подходят так близко к мальчикам типа меня. На две-три секунды она отворачивается. Так кажется, что она никак не связана с этим местом. Может, только нос ее выдает. Хотя любой нос покажется странным, если на него смотреть достаточно долго.
— А какой у тебя любимый напиток? — спрашиваю я, чтобы поддержать разговор.
— Энергетик.
— Правда?
— Это мой любимый.
— И мой тоже.
Она придвигается еще чуть поближе, почти вплотную. Я чувствую, как сердце колотится где-то у меня в горле. В коридоре тишина. Если я сейчас встану, наши лица соприкоснутся. В уголках глаз у нее появляются морщинки. Она наклоняется ко мне. Я разливаю воду на штаны, потому что отклоняюсь назад. В нос ударяет запах шампуня, ее волосы щекочут мне щеку. Раздается смешок, затем я ощущаю вкус ее губ, и она шепчет:
— На ужин у нас лазанья.
Мы идем по парковке. Через свернутые трубочкой документы па кричит мне, чтобы я поторапливался.
— Что это у тебя?
Он дает мне взглянуть на бумаги.
— Такие дела, кучу бумажек надо заполнить.
На первой странице вверху заглавными буквами написано: СОГЛАШЕНИЕ. В рамке под фамилией па — подпись. Я даже не знал, что у него есть подпись.
— Достаточно ли у нас места, — перечисляет он дальше, — поместится ли в душ инвалидное кресло, кто будет ответственным лицом. Еще список лекарств с расписанием, когда какое принимать. И расписание приемов пищи. Будто я собственного сына не знаю. И этот Сантос хочет еще отправить кого-нибудь на проверку.
— Зачем?
— Посмотреть, как мы живем, — ухмыляется па. — Не нужно ли что-нибудь там переделать, улучшить.
— Но все получится?
— Ты о чем?
— Люсьен правда приедет к нам жить?
— А ты сам как думаешь?
— А когда?
— Скоро уже. Но сначала нам надо раздобыть для него специальную кровать и кресло-каталку.
Па разблокировал двери машины.
— Но… но…
Мы садимся в автомобиль.
— Разве Люсьену не будет лучше тут?
— Нет, конечно. Он же очень долго жил дома. И мы его регулярно забирали, ведь так? Только сейчас он погостит чуть-чуть подольше.
Па кладет документы мне на колени.
— Или ты считаешь, что только ма его может забирать к себе?
Я трясу головой.
— Так-то. Люсьен и мой сын тоже. Я могу делать с ним все, что захочу.
— А ты уже получил те деньги?
— Сказали, переведут в конце месяца.
— Только в конце?
Неожиданно па три раза бибикает, и я аж подпрыгиваю от испуга.
— Мы проведем вместе пару чудных недель, Брай.
Жду удара в плечо, но ничего не происходит.
— Договорились?
Я киваю.
— Все вместе, втроем.
Я ничего не рассказываю о Селме и о том, что она видела маму. Могу представить, что за шутку выдаст па, если я скажу, что разговаривал с девчонкой отсюда.
Я пролистываю бумаги. Большинство слов я могу прочитать, но понятия не имею, что это все значит. И я не замечаю, что па сворачивает на дорогу, ведущую к нашей старой квартире.
— Заглянем на минутку, — говорит он.
Здесь мы жили вчетвером. Па заезжает на тротуар и не глушит мотор. Мне снова все здесь кажется знакомым. Даже мальчишки, гоняющие мяч, хоть у них и совсем другие лица.
— Ну да, ну да, — бормочет про себя па и качает головой, — свадебное путешествие…
Он наклоняется к окну с моей стороны. От его волос пахнет старым линолеумом. Он пытается посмотреть наверх, будто там за входной дверью прячется наша старая жизнь. Надо только найти ключ.
— Вы оба появились тут, в этом самом доме.
Все осталось таким же, как было тогда. Только общий балкон теперь выкрашен не в красный, а в синий цвет.
Когда Люсьен начинал щипаться, мама выпускала его туда погулять. Обычно я шел чуть впереди него, пиная перед собой мяч.
Наш кафельный дом — так па называл это место. Потому что, если у тебя есть кафель, ты уже кое-что из себя представляешь.
— Ты еще не заглянула за туалет? — спросил он как-то бабушку, когда та неожиданно приехала в гости. Как оказалось
