позже, в последний раз.
Она долго сидела и разговаривала с мамой, а потом позволила помочь ей надеть серое пальто.
— Думаешь, я вру? — спросил па.
— Ничего я не думаю, Морис.
Бабушка проверила содержимое своей сумки. Ей хотелось уже поскорее оказаться у себя дома.
— Даже под кухонными шкафами кафель лежит.
— Ох, — реакция бабушки на па всегда звучала как вздох.
— Ты мне не веришь?
Па встал на колени и начал отдирать заслонку, закрывавшую низ кухонных шкафчиков. Из-под них выкатились клубки старой паутины.
— Смотри, — прижался он щекой к полу, — до самой стенки.
— Ты можешь отвезти меня домой, Морис?
Бабушка отправила мне воздушный поцелуй, который вместе с ее рукой приземлился на моей макушке.
— Это правда, — сказал я ей, — посмотри сама.
Я тоже лег на пол: жирные шмотки пыли, макароны, ускользнувшие с плиты, клочок старой газеты.
— У-у-у-ух, — крикнул я, — до самой стенки. Не у каждого такое богатство, а, па?
Он тем временем уже направлялся к лифту. Мама обняла бабушку в дверном проеме. Пятки ее колготок показались над туфлями, потому что она встала на носочки.
— Люсьену мать ты, — сказала бабушка, — я за тебя этот выбор сделать не могу.
Ее очки съехали на бок. Морщинистой рукой она похлопывала маму по спине, точно так же как в дзюдо, когда борцы сдаются. Мама что-то спросила, но я не расслышал. Бабушка ответила:
— Это и его ребенок тоже. Хочешь ты этого или нет.
Беспокойно мыча, Люсьен подошел к ним, скребя пальцами по обоям. Можно было следить за тем, как он растет, потому что он доставал и обдирал обои все выше и выше. На глазу у него болтался кусочек повязки.
— Ма! — крикнул я. — Люсьен опять трогал бровь!
Пару дней назад он свалился с журнального столика. Столкнул его я, но этого никто не видел.
Обычно это Люсьен щипал меня. Мама считала, что я сам виноват, потому что играл с ним слишком грубо. А если и нет, то я должен был быть мудрее. Иногда, когда Люсьен вдруг что-то такое делал, она сидела рядом на диване. Тогда она сажала меня на обеденный стол и гладила красное место, которое потом должно было превратиться в синяк.
— Ты же знаешь, что твой братик ничего не может с этим поделать, да?
Звучало так, будто мы вместе придумывали тайну.
— Мама все видела. Люсьен не нарочно.
— Мне больно, — пищал я.
— Сейчас мама что-нибудь придумает.
Из кухни раздавался треск открывающегося ящика морозилки.
— Смотри-ка, — она осторожно прикладывала к красному месту фруктовый лед. — Уже лучше?
— Немножко.
— Когда совсем перестанет болеть, можешь его съесть.
Тогда я считал про себя до пятидесяти, чтобы не слишком быстро заявить, что боль прошла.
На одеяле перед диваном лежал Люсьен. Вытянутыми руками с крючковатыми пальцами он силился поймать свет потолочной люстры. Можно было есть мороженое прямо в его присутствии, он никогда не просил поделиться.
Посреди дороги стоит полицейский и жестом приказывает нам остановиться. Его машина спрятана у обочины.
— Что ему нужно? Ты превысил скорость?
— Говорить буду я, — заявляет па, пока мы останавливаемся. — Рот держи на замке.
Гаишник хлопнул по кузову и появился у открытого окна со стороны водителя.
— А вот и Морис, — говорит он и снимает солнечные очки, придававшие ему строгости.
— Ив, — приветствует его па, продолжая смотреть вперед.
Мне кажется, я раньше не видел этого полицейского. Он инспектирует содержимое кузова, рассматривает старые железяки, но ничего не трогает. Затем просматривает бумаги, которые па просит меня достать из бардачка.
— Ну вот опять, Морис…
Снаружи стрекочут кузнечики, скрипят стволы старых елей.
— Тут только что звонили насчет тебя. — Он пару раз постучал по зеркалу заднего вида. — Уехал с заправки, не заплатив. Буянил в баре.
Па отрицательно мотает головой.
— Что, скажешь, опять все врут?
— Бенуа я заплатил.
— Он считает иначе. Во всяком случае, ты остался должен.
— Иди-ка ты лови лучше преступников.
— Я как раз этим и занимаюсь, — ухмыляется полицейский. — Номер машины на тебя зарегистрирован?
— Да-да.
— То есть, если я сейчас проверю, все будет в порядке?
Он уже собирается пойти к полицейской машине.
— Почти, — бормочет па. — Там административная ошибка, но я с этим разбираюсь.
— Частенько что-то тебе не везет.
— В каком смысле?
— Ну, всегда у тебя что-то идет не так, как надо.
— Да там просто на почте бардак полный.
— У тебя штраф неоплаченный, Морис. Меньше тридцати евро. Если не заплатишь сейчас, прилетит уведомление, а после этого сумма будет только расти.
Па нервно теребит дырку в обивке переднего сиденья.
— Слышишь, Морис?
Па кивает, но голову не поворачивает, продолжая смотреть вперед.
Я лезу в карман.
— Вот, — я протягиваю полицейскому все свои деньги. — Теперь оставите моего отца в покое?
— Брай! — гаркает на меня па.
— За тебя теперь сын долги платит?
— Деньги возьмете или как? — спрашиваю я.
Ив снял полицейскую фуражку с козырьком, запустил пальцы в волосы, пошебуршил и снова надел фуражку.
— Последний раз тебя отпускаю. В следующий раз, если мне попадешься, бумаги должны быть в порядке.
Па едва заметно кивает.
— А на той заправке сам разберись.
Ив делает шаг назад и показывает нам, что мы можем проезжать. Па заводит мотор и слишком резко трогается, отчего шины буксуют, пока снова не находят сцепление с дорогой.
— Ну вот и отделались, — говорю я, ожидая получить тычок в плечо.
— Доволен, да? Окунул папку своего в говно?
Я не понимаю, почему он злится.
— Понравилось, значит? Чувствуешь себя взрослым, да? Чего заткнулся?
— Я только помочь хотел.
— Деньги откуда у тебя?
— Откладывал.
— Не ври.
И тут он ударил меня по лицу так, что я влетел головой в стекло.
В ушах звенит. Я вижу, что па орет на меня, продолжая смотреть под колеса. Ему не важно, отвечаю я или нет. На приборной панели кивает своей трясущейся головой фиолетовая собачка, во всем с ним соглашаясь.
Солнце садится за облака, напоминающие горную цепь. Где-то вдалеке раздается крик лисы, будто женщина кричит. На холме, скрывающем горизонт, горят огоньки, разбросанные по всему лесу то тут, то там. Каждый вечер они загораются в одних и тех же местах, хотя днем и не скажешь, что там тоже живут люди. Па сидит на ящике и вытаскивает из пакетика пригоршню семечек. Он берет одно, вставляет между передних зубов, надкусывает, открывая, и выплевывает шелуху.
— Брай? — это первое, что он говорит мне после того, что произошло сегодня днем.
— Что?
— Сходи посмотри, наш Эмиль еще не спит?
