Газетные колонки приносят доходы спорадически, а расходы высоки постоянно. Консуэло не знакомо слово «экономия», да и самому Тони тоже. Ни тот ни другой не умеют готовить ничего, кроме тостов с маслом или салата. Так что обедать и ужинать приходится в ресторанах. Или ужин они пропускают, зато на следующий день завтракают в отеле «Хилтон» стейками или буйабесом. Часто Консуэло уходит из дома, а он остается писать или идет куда-нибудь один. В их доме можно увидеть куски глины от наполовину слепленной и заброшенной скульптуры, мольберт посреди гостиной, черновики статей, которые так и не будут дописаны, пачки сигарет повсюду, книжки, разложенные на полу указателями какого-то секретного маршрута по квартире, граммофон, который Консуэло вдруг страстно захотелось купить, но в первый же день сломавшийся.
Однажды вечером он забредает в особняк на Елисейских Полях к Легранам. У них обычно собирается изысканное общество, где запросто цитируют по памяти Монтеня и звучат самые свежие сплетни об оперных певцах. А уж подаваемый у них паштет из гусиной печени выше всяких похвал. Выход в свет – способ справиться с тошнотой, когда не знаешь, куда заложить вираж.
Последние месяцы прошли в какой-то мути. Его отношения с Консуэло нормализовались в состоянии ненормальности. Премия «Фемина» принесла известность, повлекшую за собой последствия, ожидать которых на литературном Парнасе он никак не мог: к его изумлению, некоторые женщины испытывают чувственное влечение к автору книги, героями которой являются заядлые авиаторы. Ничем иным невозможно объяснить тот факт, что замужние женщины из верхних слоев общества, которых он видел только издали, или даже те, кого ему представили на каком-нибудь фуршете, охотно принимают его, раздвинув ноги. Он не большой любитель краткосрочных связей, но отказывать дамам считает невежливым. Консуэло же, со своей стороны, по-прежнему то исчезает, то вновь появляется, порой уезжая на все выходные в загородные резиденции этих своих помпезных приятелей; Тони считает их лентяями с плохим чувством юмора, от которого его тошнит. Они вьются вокруг Консуэло с такой лестью и угодливостью, что ее это забавляет, и он знает, что порой она превращает их в сексуальных рабов. Все они артисты, хотя Тони ни разу ни одного из них не видел с кистью в руке или с каким-нибудь музыкальным инструментом, и он полагает, что их единственное умение – расхищение семейных состояний.
Мажордом еще не успел принять его пальто, как Мими Легран летит ему навстречу тайфуном, распространяя вокруг легкий аромат «Герлен».
– Тони, дорогой! Я тебе так рада! Сейчас я тебя со всеми познакомлю!
В огромных размеров гостиной – дамы с длинными, выше локтя, перчатками, курящие маленькие сигаретки через длинные мундштуки, и господа в пиджаках с узкими, по последней моде, отворотами. Мадам Легран тянет его за рукав, подводя к высокому окну, возле которого одиноко стоит женщина, изучая в этот вечерний час движение на проспекте.
– Хочу представить тебя мадам Хант. Быть может, у вас есть общие друзья.
Общего у них много. Хозяйка даже представить себе не может сколько.
Когда женщина у окна поворачивается, у Тони кружится голова, и он вынужден ухватиться за руку Мими Легран. У мадам Хант зеленые глаза, белоснежная кожа, рыжие волосы. Ее лицо расцветает улыбкой, а он превращается в камень. Бесконечную череду ночей и бессчетное количество дней мечтал он о том миге, когда увидит ее вновь, и вот теперь, когда она перед ним, он совершенно не знает, что делать. Он не рад, он в ужасе. Когда столько времени чего-то ждешь и это наконец наступает, тебя охватывает щемящее чувство ответственности: нужно быть на высоте собственных мечтаний. Соответствовать собственным мечтам не удается никому.
Хозяйка дома смотрит то на одного, то на другого. Ни один не произнес ни слова, однако их молчание заговорщиков говорит обо всем.
– Так, значит, вы знакомы?
– Мы старые друзья, – спокойно отвечает мадам Хант, коль скоро Тони продолжает хранить оглушительное молчание.
Дверной звонок возвещает о прибытии новых гостей, и хозяйка, повинуясь его призыву, извиняется и устремляется в холл.
Луиза еще на шаг приближается, как будто не желая, чтобы их разговор кто-нибудь услышал.
– Как поживаешь, Тони?
– Лулу…
Она улыбается. Той ее улыбкой, способной остановить земной шар.
– Меня уже много лет так никто не зовет!
– Слишком много лет прошло с хороших времен…
– Ты совсем не изменился! Все так же сердит на жизнь, вместо того чтобы наслаждаться каждым подаренным ею моментом.
– Мне еще очень многому нужно у тебя научиться!
– Ты ничему не должен учиться у меня, – говорит она, улыбаясь, – хватит и того, что ты просто хоть на денек прекратишь сокрушаться. К тому ты же теперь писатель, лауреат премии!
– Мне нравится, что ты меня бранишь.
– Да ты сам себя бранишь, больше никто.
– Расскажи о себе, Лулу.
– Это слишком скучно!
– А ты тоже не изменилась. Скуки боишься больше смерти.
– Скука и есть смерть.
– И по-прежнему говоришь как поэт. Ты еще пишешь стихи?
Она не успевает ответить, потому что к ним подходит общий знакомый, кичливый адвокат по фамилии Шарден: он приветствует обоих, однако вонзает глаза в нее. Луиза вступает с ним в беседу с видимым энтузиазмом, даже с долей кокетства. Тони делает вид, что улыбается. К ним присоединяется юный живописец, выходец из первейших семейств Парижа, которого Тони знает, но шапочно, и через несколько секунд и этот, словно под гипнозом, уже не сводит с нее глаз.
Лулу все та же чаровница!
Мадам Легран появляется
