Роберт звал ее Черным Перчиком, потому что она наполовину африканка, но это по-расистски, и Пеппа очень злилась. Он всегда вел себя как расист, называл ее полукровкой и чернозадой, а Пеппа звала его говнюком. Мы обе носим фамилию Мо: Браун. Фамилия моего отца была Мазур, потому что отец его отца был поляк и приехал в Шотландию во время Второй мировой войны строить береговые укрепления. А Пеппа могла бы взять фамилию Адичи, что и собиралась сделать когда-нибудь. Мо по-настоящему зовут Клэр, но когда она танцевала, то говорила, что ее зовут Николь, а иногда даже Джордан.
Никто не заметил, что я взяла четыре двадцатки. Когда Роберт приходил, я следила, куда он кладет деньги или бумажник, и таскала у него понемногу, когда он вырубался. Скоро он переехал к нам. Просто притащился с сумкой, винтовкой, удочкой и клюшками для гольфа. Я сидела в квартире одна, собиралась идти за Пеппой, которая была на гимнастике. Я услышала, как повернулся ключ в замке, и решила, что это Мо, а это был Роберт со своими шмотками. Он сказал:
— Я тут поживу чуток, не возражаешь?
— А Мо знает? — спросила я.
— Ага. Она дала мне ключи. У нее вечерняя смена в клубе.
И потом такой:
— Не хочешь сделать нам чаю?
— Не-а.
— Ладно. Мы будем дружить?
— Не-а.
— А ты высокая, — изрек он.
— Ага.
— Курнуть хочешь?
— Не-а, — ответила я и ушла за Пеппой, а он остался скручивать косяк, сидя на диване.
* * *
Мы шли вдоль края пустоши, обходя деревья и следя за оленьей тропой, но так и не увидели никого, в кого можно было бы выстрелить. Потом дорогу нам перегородил еще один ручей, бежавший по долине. Там был маленький водопад и заводь под ним, а вокруг росли рябины, орешник и маленькие дубки. Вода шумела — это было хорошо слышно, если подойти поближе. Завидев нас, взлетела, расправив крылья, большая цапля. Пеппа выстрелила в нее из рогатки, но цапля увернулась от камня и полетела дальше. Мы полезли вверх вдоль ручья и вылезли на пустошь. Тут она шла круто кверху, снег сиял на солнце, сквозь него пробивалась сухая трава. Дул сильный ветер. Солнце прорывалось сквозь облака, которые бежали наперегонки с ветром. Его лучи отражались от снега и били в лицо, как прожектор. Снег лежал слоем сантиметров в пятнадцать, а сверху наросла тонкая хрустящая корочка льда. Пеппа щурилась от блеска и белизны, а у меня кружилась голова от быстрого подъема. Я ничего не слышала, кроме треска снега под ногами. Наверху мы сели, прислонились спиной к большим камням и поели печенья и изюма.
Мы видели всю долину и озеро. Там были только разные деревья — некоторые, посаженные ровными рядами, — и просека с другой стороны долины. Потом Пеппа прошептала:
— Сол…
Она лежала на снегу, глядя на верхушки камней, у которых мы сидели, и тыкала пальцем. Там сидели две куропатки. Обе оказались самками — перья серо-коричневые с маленькими черными пятнами. Они клевали вереск, который вырос на камнях, где не было снега.
Я старалась двигаться как можно медленнее. Вытащила винтовку и легла плашмя. Я заранее зарядила ее и накачала — семь раз. Куропатки сидели достаточно близко для выстрела. Ближайшая повернулась ко мне спиной, и я навела мушку на середину ее шеи. Нужно задержать дыхание, когда ты касаешься спускового крючка, а потом медленно выдохнуть и спустить курок.
Я выстрелила, и обе куропатки снялись с места и закричали что-то вроде — тек-тек, но та, в которую я стреляла, вдруг упала на снег и покатилась по нему, а потом вскочила и побежала, волоча крыло. Я заорала:
— Пеппа, хватай ее! — И Пеппа бросилась за ней, а я следом. Куропатка бежала, дергаясь во все стороны и причитая — тек-тек, а за ней по снегу тянулись кровавые капли. Она бежала вперед, Пеппа неслась за ней, проваливаясь в снег, а за ними тащилась я с винтовкой в руках. Куропатка все время металась из стороны в сторону, Пеппа спотыкалась и скользила. Я накачивала винтовку, чтобы выстрелить еще раз, пока птица не взлетела. Она волочила одно крыло по снегу, а вторым махала, и кровь все капала и капала на снег. Потом она снова дернулась в сторону, подпрыгнула и почти взлетела, но снова упала, перекатилась по снегу и затихла.
Когда я подошла, птичка смотрела на меня открытыми глазами и часто дышала. Кровь на снегу казалась черной. Я сунула в винтовку еще одну пульку и выстрелила ей прямо в голову, чтобы она не страдала. Голова дернулась, и на снег плеснула кровь. Куропатка оказалась мягкой, теплой и очень легкой. Я подняла ее на руки, и голова у нее свесилась вниз.
Пеппа погладила ее и сказала:
— Красивенькая.
— Ага.
Ноги у нее были гигантские, с огромными когтями и чешуйками, как у рептилий, потому что птицы и произошли от рептилий.
— Тебе ее не жалко? — спросила Пеппа.
— Жалко. — И это была правда, хотя мы собирались ее съесть. Она была маленькая, теплая, с маленьким клювом и оранжевыми пятнышками вокруг глаз, похожими на макияж и очень симпатичными. Мы сунули куропатку в рюкзак и пошли дальше.
Мяса в куропатке оказалось немного, и я отдала большую часть Пеппе. Хотя было вкусно — мы его посолили и поджарили на камнях. Мы прошли всю пустошь, поднялись на другую горку и вернулись, обойдя Магна Бра. Больше мы никого не поймали, но заметили коршунов и гусей. Зато машин и вертолетов не видели. За день мы прошли больше четырех миль. Вернувшись, мы набрали дров и приготовили куропатку.
Вечером я рассказывала Пеппе о Ковенантском движении в Шотландии. Эти люди не хотели, чтобы на нашу землю пришла религия английского короля и его епископы, и они встречались по ночам на пустошах и холмах Эршира и Галлоуэя. У них были проповедники, которые носили маски и рассказывали им о Боге на тайных встречах. А потом, в тысяча шестьсот восьмидесятом году, король отправил сюда солдат, которые убивали ковенантеров и тысячами изгоняли их в Ирландию. Это длилось восемь лет и называлось Временем убийств. Была одна женщина по имени Маргарет Уилсон, которая не стала отказываться от своей религии, и ее привязали к столбу в заливе Солуэй-Ферт во время отлива. Ей и еще нескольким людям дали шанс сказать, что они любят короля и пойдут в церковь, но она не стала этого
