в спальник и жди меня в тепле.
— А можно я разрежу шкурку и сделаю шапку? Я умею шить!
Я согласилась, хотя и подумала, что она все испортит. Попросила ее быть осторожнее с ножом и всегда резать от себя, разложив шкурку на камне. Отдала ей швейный набор и вдела в большую иглу очень прочную нитку. Сняла кроличьи шкурки с обручей, смахнула с них золу и листья, помяла их и потерла, чтобы они стали помягче. Дала ей нож и велела держать его в ножнах, когда не режешь, потому что он затачивается об ножны изнутри.
Я оставила ей булочки и горячую воду в чайнике и велела надеть теплый свитер и флиску. Она уже оставалась раньше одна в квартире, когда я уходила за вещами или едой, а Мо и Роберт торчали в пабе или где-то в городе, но тогда у нее был телик.
Я взяла маленький рюкзак, карту, компас и деньги. Пеппа села в шалаше и резала шкурку. Я не стала долго прощаться и разводить церемонии, просто повернулась и ушла. Первую милю я ровно дышала, смотрела прямо перед собой и слушала, как ставлю ноги на листья, веточки и коричневые иголки лиственницы.
Я была во флиске, кроссовках и непромокаемых штанах, с рюкзачком, а волосы убрала под шапку. Наверное, я была похожа на мальчишку, который пошел в поход. Если меня кто-то увидел, то подумал бы, что я мальчик-скаут, например.
Я прошла по лесу, пересекла вересковую пустошь и пошагала вдоль края лесопосадок, к подножию холма. За холмом была следующая долина и просека в лесопосадке.
Я больше не волновалась о Пеппе. Теперь я думала об Иэне Леки.
Он был отцом Мхари, присматривал за нами, когда мы были маленькие, и он меня любил. Он единственный не считал меня странной и не спрашивал: «На что ты там уставилась?» Он был старый, они жили рядом с берегом в настоящем доме с садом и сараем. Даже когда я перестала водиться с Мхари, я все равно приходила к нему, а он звал меня Бонни Сол. Иэн Леки научил меня ловить рыбу и вязать узлы и как-то раз взял нас с Мхари рыбачить с дамбы, и мы поймали треску и сайду. Он научил меня потрошить макрель. Мне понравилось, и это его развеселило. Он сказал: «Не многие девчонки справились бы, Сол».
В сарае у него хранились инструменты, банки с краской и лаком, и он сделал клетку для кролика Мхари. Он объяснил мне, почему фанера такая крепкая: ее делают из тонких листов дерева, которые склеивают друг с другом так, чтобы волокна шли крест-накрест, а потом спрессовывают. Он научил меня пилить и правильно держать при этом локоть, чтобы пила не сбилась, и объяснил, что днища рыбацких лодок обшивают медными полосами, чтобы на них не нарастали ракушки и водоросли — от меди получается электрический ток, который не дает им расти.
Когда я грустила из-за Мо, боялась Роберта или паниковала, я сразу думала об Иэне Леки, и мне становилось тепло и спокойно. Наверное, я любила его, как папу. Иэн совсем не пил и рассказывал, что не пьет уже двадцать два года, но до этого постоянно бухал, и его однажды арестовали за драку. Он ходил на специальные собрания людей, которые не хотят больше пить.
Однажды мы с Мо и Пеппой повстречали его по дороге с площадки. Пеппа сидела в коляске, а у Мо были с собой три бутылки сидра.
— Привет, Клэр. Как поживаешь, детка? — проговорил он.
Мо ответила, что нормально, и хотела идти дальше, но Иэн Леки положил ей руку на плечо и спросил:
— Точно все хорошо?
Мо сказала, что да и что она просто хочет пойти домой и выпить чаю.
Иэн Леки погладил меня по голове и сказал:
— А как моя красотка Сол? — а потом присел и ущипнул Пеппу за щеку.
— Поглядите-ка на маленькую Пеппу, какая красавица.
Она улыбнулась ему — у нее не было передних зубов, — он хлопнул в ладоши и надул щеки, так что она захихикала.
— Пока, Иэн. Сол, пошли, — сказала Мо.
Тогда Иэн Леки произнес:
— Я иду в субботу на дамбу ловить треску, вдруг Сол захочет со мной. Она умеет потрошить рыбу.
— Иэн, мы в субботу уедем. Поедем в Глазго к моей подруге Джо. Пошли, Сол. — И она направилась к дому. Я знала, что мы никуда не поедем в субботу и что у нее нет в Глазго никакой подруги по имени Джо. Мо хорошо умела врать. Мы пришли домой, и она взялась за сидр, а мы с Пеппой смотрели телик.
С тех пор, если я встречала Иэна Леки или ходила к нему в сарай, он спрашивал, как дела у Мо, а я отвечала, что хорошо. Потом он спрашивал, не бросила ли она пить, и я говорила, что нет. А он говорил, что пусть она приходит к нему за поддержкой.
Я ей этого не рассказывала. Она только злилась и кричала, если у нее не было выпивки, или если я прятала пиво, а она его находила, или если я просила ее не пить. Выпив, она сперва нормально себя вела, а потом распускала сопли и пыталась нас обнимать. Иногда она начинала плакать и звонить разным людям, тогда я делала Пеппе чай и укладывала ее спать. Если Мо засыпала беспробудно, я гасила ей сигарету, прикрывала ее спальником и сама ложилась в кровать или копалась в Интернете.
Когда Мо воровала бухло, она брала с собой меня и Пеппу в коляске. Крала она только вино и жестяные банки со всякой дрянью вроде сидра или крепкого пива, потому что на бутылки с водкой и виски вешают магнитные датчики, которые звенят на выходе из супермаркета. Мо заставляла меня высматривать камеры и следить, чтобы никто не прошел мимо, а сама хватала банки и клала их под Пеппу или вниз коляски и заваливала куртками. Для этого она брала с собой лишние куртки. Однажды она сунула мне под куртку две бутылки вина, и мне пришлось держать руку у груди, пока мы шли мимо кассы. Мо велела мне молчать и держаться ближе к ней.
Я спросила, арестуют ли нас с Пеппой, если арестуют ее, и она ответила:
— Нет. Но вас у меня заберут.
* * *
Я дошла до конца лесной дороги и вышла на парковку неподалеку от места, где мы закопали свои телефоны. Прошла по тропинке вдоль
