именно в два раза. Такая была норма норм.
Конечно же, вспомнили на поминках и о том, как Петрова однажды заловили на проходной. Это было аккурат на другой день после того, как с центрального склада пропало 17 кубов первоклассного леса. Тогда у всех женщин проверяли их сумочки, а у мужиков выворачивали карманы. Петров сварил себе десятилитровую канистру из нержавейки по форме своей спины, приделал к ней лямки, наполнил спиртом, прицепил канистру под полушубок и с выправкой английского морского офицера бесстрашно пошел через проходную. И все бы сошло без заминки, не столкнись он в кабинке с приятелем.
– Привет! Что это у тебя там? – стукнул приятель Петрова по спине, и спина Петрова гулко загудела и булькнула.
Петрову ничего не оставалось, как скинуть полушубок, снять канистру и протянуть ее приятелю:
– Да вот, Вася, тебе нес!
А когда Петрову было сорок лет, он заработал остеохондроз в области шеи и косоглазие, так как рядом с ним целый месяц промывали детали в спирте и он вынужден был все рабочее время косить туда глаза. Да, много чего можно вспомнить на поминках и выпить за это.
Очередное «принятие» намечалось на 7 ноября. После демонстрации вместе с женами собирались у начальника цеха Сизикова. Понятно, мальчишник получился бы душевнее, без этих завистливых бабских восклицаний и шмоточных разговоров, но и с семьями надо же когда-то посидеть совместно, тем более праздник, святой день для выпивки. А гаражи и капоты автомобилей никуда не уйдут. Свое можно взять в другой раз. Тут все-таки коллектив, это хорошо. Это даже душевно.
Продрогнув основательно в ледяном «Икарусе» и на продуваемых ноябрьским ветром мостовых, все рысцой двинулись к Сизикову. Целенаправленно и скученно, как на Зимний. На этот раз были все его замы, начальники участков и служб и парочка старших мастеров.
– Где там советское игристое? – возбужденно потер руками Сизиков, доставая бутылки «Пшеничной» из бара. – «Пшеничная» – на зерне, как слеза. Надо выпить с морозцу, пока он, морозец, из ног не ушел. Надо его по мозгам, по мозгам!
Раз надо – выпили.
– А-а-а, хорошо-о… Вот тут вот сразу согрелось, от горла до поясницы. Поясницу не тронуло? И ноги? Еще, значит, надо. Теперь тронуло? Вот теперь можно и на стол собирать. Чего там не хватает? Надюха, ну-ка, грибочков, грибочков не забудь. Вон тех маленьких и груздочков, груздочков обязательно! Сам собирал. Возле дачи накосил. Утром выхожу – стоят. Кошу. И так все лето. А огурчики? Те, с пупырышками?.. Смородинный лист в этой банке? Ага, помидорчики, перчик, можно и фаршированный, вот сюда его. Колбаску, селедочку сюда. Жирная! Надюха! Лучок забыла! Головок пять колечками, даже десяток можно, ребята любят. Так, курица где? В холодильнике? Левом? Индейка? Ага, вот она. Духовку включили? Кудыкин, пельмени занеси. Морс в ведре? Петя, жбан с пивом достань. Ага, оттуда. Семен Семеныч, хлебца порежьте, пожалуйста. А ты, Дима, воблой займись. Дай-ка перышко посмоктать. Внутри прямо праздничные колонны трудящихся – и все гудят и бурчат, и-эх! Ну что, товарищи дорогие, меньше слов – больше дела. Чебутыкин, у всех? Ну, поехали! С праздником, с завоеваниями!
Команда есть – поехали. В поездке хороша беседа. Древние говорили: беседа сокращает дорогу. Добавим, а дорога сокращает жизнь. Мудрые были люди. Как и мы. Они просто пили по пещерам, а мы по гаражам… Полилась беседа. Пиво – беседа, водочка, пиво – беседа, водочка… Хорошо обсуждается любой жизненно важный вопрос. Обсудили производственный план. Без этого нельзя. План – это святое, это долг, это черт его знает что! Покостерили заводскую службу снабжения, обсосали, как воблу, секретаря парткома, которого тихо сняли за то, что не смог тихо поставить себе финскую сантехнику, а теперь оказался весь в отечественном дерьме. И заслуженно. Потом обсуждали ежемесячную отоварку в магазинах ОРСа – и беднее она стала, и ассортимент не тот. В какой уже раз пошумели о травматизме в цехе и его причинах.
– Ну-ка, быстро – за работу без травм и аварий! А-а, хорошо пошла, и-эх! В молодости, – Сизиков пригладил лысину, – у меня была вот такая копна волос, – Сизиков показал. – Не преувеличиваю. В кино я обычно шапку не снимал. А как-то раз сзади попросили – снял. Голова сразу в два раза выросла. Наденьте, попросили сзади. Надел. Спасибо сказали.
Женщины в это время обсуждали «женский вопрос»: шмотки, цены, шуры-муры и прочая мура. В их кружке было пестро и галдежно, как в клетке с волнистыми попугайчиками.
Потом пили за мир во всем мире, объединив мужские и женские усилия. Поскольку у каждого было свое понимание мира, пили, выходит, за что-то другое.
Мурлов же, чем больше пили и чем бессодержательнее шел треп, все больше замыкался в себе, словно с каждой рюмкой, с каждым произнесенным словом надевал на себя, как матрешка, очередное более просторное подобие себя самого. И это подобие пялилось и слушало окружающих, но ничего не брало из этой болтовни близко к сердцу. Наталья с беспокойством поглядывала на него, но ничего не говорила. Мурлов кивнул ей головой, чтобы не беспокоилась понапрасну, и перестал пить, а просто поднимал рюмку и шумно ставил ее, расплескивая водку на стол.
– У моей знакомой муж всю жизнь астмой мучается. Достала она лекарство американское. Так астма у него отлегла, а ногу нечаянно подвернул – она и сломалась.
– Я уж лучше с астмой жить буду, – резонно заметил астматик Семенов и пошел покурить.
– А у нас нового учителя черчения Кесарев зовут, – вылез вдруг из детской подслушивающий взрослых Вовка Сизиков. – Он в среду вызвал Баринова к доске и говорит: «Ну-ка, Баринов, сделай-ка мне вот тут сечение по этому предмету», а Баринов отвечает: «Богу богово, а Кесареву – сечение».
– Много вы понимаете, – перебила его мать. – Одни дискотеки в башке.
– А я сегодня мимо рынка иду, – сказал задумчиво Мурлов, воспользовавшись минутой затишья, – там на углу есть библиотека для незрячих, а я в аптеку зашел, она дальше. Выходят из этой библиотеки старичок со старушкой, оба интеллигентные, сухонькие, с палочками. Уверенно спустились по обледенелым двум ступенькам (я еще хотел поддержать их) и пошли через дорогу на рынок. «На рынок зайдем?» – спросил старичок. «Зайдем, – сказала старушка. – Посмотрим, что там есть».
– Посмотрим! Га-га-га! – загоготал весельчак Кудыкин. – Слепые! Га-га-га!
На Кудыкина все привычно поморщились, не ведая того, что он через десять лет станет директором завода и все станут привычно подгогакивать ему, а на Мурлова посмотрели с удивлением, впрочем, тоже не ведая, что с ним станется через десять лет.
