началась черная полоса и сделки стали настолько неудачными, что Джон был вынужден полностью закрыть его.
В середине января Джон решил позвонить в Хартфорд. Уже сам по себе замогильный голос, которым ответил ему профессор Коллинз, не предвещал ничего хорошего, и Джон почему-то не особенно удивился, когда исследователь будущего на вопрос, как поживает проект, ответил:
– Больше ничего нет. Компьютерный вирус уничтожил все.
Те времена, когда профессор Коллинз еще иногда обращал внимание на свою внешность и одежду, давно прошли. Немногие оставшиеся волосы жили своей жизнью, и то, что на рубашке у него красовались пятна, а пиджак порвался, он, похоже, вообще не замечал. Судя по кругам под глазами, спал он в последнее время немного.
– Это мог быть только саботаж, – заявил он. – Полностью отформатированы были не только компьютеры с системой UNIX, но и те ПК, на которых мы хранили код программы, и он потерян безвозвратно.
Солнце сияло на фоне ярко-голубого весеннего неба, заливая конференц-зал неподходяще праздничным светом. Джон попытался немного затемнить кабинет, просто потому, что сверкание кофейника резало ему глаза. А потом удовлетворился тем, что отвернул металлическую рукоятку кофейника немного в сторону.
– Этого я не понимаю, – устало произнес он. – Вы ведь должны были иметь резервные копии всего.
– Само собой. Но все пленки с копиями нечитаемы. Абсолютно все. Кто-то, должно быть, обработал их сильным магнитом. – Ученый принялся массировать лоб. – Все уничтожено. Мы пытаемся восстановить программы и данные по письменным записям, распечаткам и так далее, но на это потребуются месяцы. Это катастрофа.
– А когда это произошло?
Коллинз вздохнул.
– В середине декабря. В ночь на четырнадцатое. Это был выходной.
– А почему я узнаю об этом только сейчас?
Исследователь будущего замер, удивленно посмотрел на Джона.
– Да, я спрашиваю себя об этом все время…. Нет, нет, я ведь посылал вам факс. Я хорошо помню. Мы целый понедельник потратили на то, чтобы оценить размеры ущерба, и во вторник я послал вам факс. Так и было. Я не хотел звонить, потому что был очень взволнован, это я помню. И я ведь должен был дать вам знать по поводу второй фазы.
– Второй фазы? – Джон покачал головой. – Факса я не получил, профессор. Сейчас это бывает довольно часто. И о второй фазе я тоже ничего не знаю.
– Значит, мистер Маккейн не сказал вам…
– Нет.
– Ах, вот как. – Он понимающе кивнул. А потом пересказал события того вечера, когда представил Маккейну результаты первой фазы. – На следующее утро он приехал еще раз, захотел скопировать версию программы на ноутбук. На это потребовалось некоторое время, а мы пока обсудили задачи второй фазы. Они довольно умозрительной природы; к примеру, он хотел, чтобы мы рассчитали последствия всемирной эпидемии в 2009 году и тому подобные вещи… – Его глаза с темными кругами под ними сверкнули. – Я подумал… этот ноутбук! Он ведь должен быть у него. Он случайно его здесь не оставил?
– Нет. Вероятно, забрал его с собой. – Джон отмахнулся. – Пусть это его осчастливит.
Примерно в конце января 1998 года одна тема стала все больше и больше занимать новостное пространство и наконец оказалась на устах у всех: сексуальные проступки американского президента. Едва тот, после долгой юридической возни, успел дать показания под присягой по тянувшемуся месяцами делу, как всплыли новые имена и сомнительные пленки, споры ужесточились. Говорили, что президент пытался заставить практикантку дать ложные показания, чтобы скрыть роман, который у них был. В то время как его противники требовали начать процесс по отстранению его от должности, президент вообще отрицал факт существования романа с указанной женщиной. Его жена говорила о заговоре правых сил, курс доллара на международных финансовых рынках падал, а финансовый кризис, приближавшийся в Юго-Восточной Азии к очередному апогею, угрожал перекинуться на Соединенные Штаты.
Джон смотрел новости по телевизору, испытывая странное чувство нереальности. В ушах еще звучал телефонный разговор с Маккейном во время путешествия по Филиппинам. Он послушал комментатора, встал, подошел к старому шкафу с документами, сделанному для Маккейна, нашел папку с надписью «Клинтон, Билл», содержащую сценарий тщательно спланированной дискредитации. Вначале было подшито краткое досье от действовавшего в скандале «Уайтуотер» особого агента, рядом с портретом которого были нацарапаны пометки рукой Маккейна: «родился в Верноне, штат Техас; отец пастор; параллельно процветающая адвокатская практика (1997: 1 миллион долларов), среди клиентов, в числе прочего, табачная индустрия». Он прочел краткое содержание соглашения, к которому американское правительство хотело вынудить табачную индустрию: производители сигарет, чтобы быть защищенными от дальнейших жалоб, за временной промежуток в 25 лет должны были выплатить 368,5 миллиарда долларов на лечение больных курильщиков. «Интересно, сколько они вообще зарабатывают? – нацарапал поверх Маккейн, и кроме того: – Клинтон хочет ужесточения, до 516 миллиардов (в устной беседе)».
Смутное предчувствие близкой беды посетило Джона.
И словно в подтверждение этого предчувствия, вскоре после того, открыв газету «Файнэншел таймс», он прочел, что Малькольм Маккейн был назначен председателем совета директоров концерна «Моррис-Кэпстоун». Об этом предприятии не было известно почти ничего, кроме того, что оно практически полностью находится во владении старинной американской предпринимательской семьи, для которой стоило изобрести определение «живут замкнуто»: не существовало даже фотографий большинства членов этой семьи. Джону пришлось спросить своих аналитиков, чтобы узнать, что «Моррис-Кэпстоун» не только имеет доли в некоторых загадочных фирмах, занимающихся генной инженерией, и фабрике, производящей ручное оружие самого разного калибра, – он является в первую очередь одним из крупнейших производителей табачных изделий в мире.
Также во владении вышеназванной американской предпринимательской семьи находилась телекомпания, которой Малькольм Маккейн дал первое интервью после ухода из «Фонтанелли энтерпрайзис». На эту тему он распространялся весьма пространно. Нет, его ни в коем случае не уволили, подчеркнул он в ответ на соответствующий вопрос; нет, он, достаточно настрадавшись от эскапад Джона Фонтанелли, последней каплей в череде которых стало подстроенное похищение в Мехико, не видел для себя иного выхода, кроме отставки.
– Представьте себе, вас похитили, – потребовал он от журналистки, – и если вам удалось освободиться, что вы станете делать? Наверняка пойдете в полицию, правда? Так поступил бы каждый. Но не Джон Фонтанелли. Он бесследно исчезает и словно чудом возникает, в целости и сохранности, на расстоянии шести тысяч миль от того места, где его похитили, в Лондоне. Вы считаете это нормальным?
Конечно, бравшая интервью журналистка не сочла это нормальным.
Он, страстно продолжал Маккейн, всеми силами пытался создать стабильное предприятие, где даже во времена глобализации миллионы людей получили надежные рабочие места.
– Фонтанелли думает, что справится с этим сам, – продолжал он. – Но он руководит концерном не более двух месяцев, а у него уже кризис по всем фронтам. Больно смотреть на это, – с горечью добавил он. Потом подробно описал кризис империи Фонтанелли, настолько подробно, что мог бы с равным успехом признаться, что у него в концерне есть свои информаторы.
– Каков ваш прогноз? – спросила журналистка. – Все эти рабочие места в опасности?
Маккейн серьезно кивнул.
– В огромной.
После этого интервью Джон вынужден был выключить телевизор. Дал указание секретариату не мешать ему в течение ближайшего часа, затем подошел к окну, чтобы целый час смотреть на сильную метель над лондонским Сити и спрашивать себя, что, черт побери, началась за игра.
Мелкий снег с дождем стучал в высокие окна, город за окнами расплывался за черно-белыми пятнами. Секретарша подала кофе с выпечкой, но лорд Питер Роберн до сих пор не притронулся к ним. Экономический журналист, которому нравилось носить вместо делового костюма толстый белый свитер ирландской вязки, темно-зеленые кордовые брюки и стоптанные сапоги, сидел, уютно устроившись в кресле, и внимательно слушал, что говорил ему Джон о цели приглашения.
– Я, к слову, со времен памятного ужина в вашем замке ждал этого момента, – сказал он и скрестил руки. – Честно говоря, тогда я думал, что достаточно сильно заинтересовал вас, но… ну что ж. – Он на миг поднял руки и снова уронил их на колени. – Итак, вы хотите знать, как еще можно спасти человечество.
Джон сдержанно кивнул.
– Можно сказать и так.
– Прекрасно. – Мимолетная улыбка. – Что ж, первый шаг очень прост: отмените подоходный налог.
На какой-то миг Джону показалось, что он наблюдает за всем со стороны, из какого-то другого места.
– Вы шутите, правда?
– Заверяю вас, это совершенно серьезно.
Наморщив лоб, он посмотрел на журналиста.
– Вообще-то
