я буду приходить, покуда твоя лёгкая рука не подаст мне перевод. А сейчас мне пора.
Я вышел на улицу.
Светлячок следом. Не даёт уходить. Ластится, вьётся и секунды не постоит, будто зуд у неё в ногах.
— А можно я с вами?
— Боевой пост покинуть? Одну ж оставили на весь дворец. Сиди знай стереги.
— А-а… В вашей комнатке спит новый дядечка. Пускай и стерегёт.
— Сонный много настережёт?.. Мне некогда. Я опаздываю и так.
Я мягко подтолкнул кроху к калитке и пошёл, стараясь не оглянуться.
Ветер! Дударь он и строгаль,
И хват, и мот, и он же сатана…
Егор Исаев
Никуда я не опаздывал. Никуда не спешил. Так зачем тогда врал девчонишке? А разве иначе отлепишь её?
Никуда не торопясь, шатался я из улочки в улочку, что полого падали к реке.
Мне нравилось кружить по незнакомым тихим местам…
Часа два выбродил по кривым, немощёным дорожкам, изрядно уходил ноги. Уж верно, за глупою головою и ногам плохо.
Припал я в тенёчке на чужой лавке и задумайся.
Сейчас душа на покое. Странно… А к ночи снова беги в дворянское собрание?
А не попробовать ли тут поискать койку? До перевода? А так чего без пути слоняться?
И стал я спрашивать, стал навяливаться в жильцы.
На удивленье, во многих домах берут, только все как сговорились: платёж под перёд. Одно и слышишь: под перёд! под перёд!!
Разозлился я, в одном дворе и бухни:
— Это ж несправедливо! На заводе вам платят наперёд? Или та же картошка родит вам до посадки?
Мужик сострадательно покивал:
— Ну-у… Сразу видать, делали тебя наспех, а сделали на смех… Таких блинохватов и за двойную цену не дёржим! — и захлопнул калитку.
В соседнем дворе молодой бас торжественно пел:
— Сидел Ермак, объятый дамой,
На диком бреге Иртыша!..
Не найду угол, так хоть, может, увижу живого Ермака с его дамой, и я постучался в соседнюю калитку.
Мне откинул засов неунывака толстун. Примерно моих лет, в кости поразбежистей, ростом удачливей. Мне он глянулся с первого глаза. Возле таких людей всегда хорошо. Ты ещё и рта не раскрыл, а он уже душу нараспашку, цветёт улыбкой шире ворот.
— Проходи. Чеши ко мне фокстротом! У нас без чинов. Не бойси бобика, хозяин на цепи! — грохает себя в грудь.
— У вас не сдают угол?
Он степенно, державно обвёл загорелой твёрдой рукой — был он бос, в майке, в синем трико — богатую хоромину, сущую крепость в глубине великолепного сада, довольно хмыкнул:
— Таковские офигительные райские уголки, мой ненаглядик, без боя не сдают. Особенно, ёксель-моксель, таким дегенералам, как ты…
Я потускнел. Поискал глазами калитку.
Малый, плутовато посмеиваясь, жёстко взял меня под локоть, повёл в беседку.
Сел на скамейку, усадил меня рядом.
— Сиди, дух, и спокойно, — указал на полное спелой вишни решето на столике, — занимайся делом. У нас без дела нельзя… Ты чего жмуришься, как майский сифилисок? Ты кончай думать. Тебе сегодня всё равно боль никуда не катить колёса, искать нечего. Ты уже набрёл, что надобится. Я подмогу… Положись на меня, обижен не будешь! Посиди… А то один да один весь день… Скучища… Депресняк придавил… Понимаешь, вчера отмечали именины соседского кошенёнка. До того наотмечался, до того нагондурасился, что сегодня в работу не сгодился. Кидали лобастого [328] за лобастым, кидали, кидали, кидали… Столько литро-градусов на каждый героический хохотальник [329] пало — ни в одной сказке сказать, ни пером подписать!.. Хор-р-рошененько поиграли в литрбол. Ты не увлекаешься?
— Жирный прочерк.
— Молодчун, пионэрио! При поступлении в рай учтётся. А я грешноват, маненько балуюсь литрболом… А вчера, слышь, так наигрались, что опупело… критицки уставились с соседом друг в дружку, насмотреться не можем. Дурак с дураком сходился, друг на друга дивился! Воззираем друг на дружку и молчим. Сказать нечего-с… В красный тупик заехали. Именинник только один воркочет, об ноги наши под столом трётся. И возговорил я тогда тост про великое молчание. Всякое, говорю, бывает в жизни, иногда и в компании наступает тишина. Сидят люди, смотрят друг на друга, глазами вращают, а сказать ничего не могут. Но не будем бояться молчания, оно — невидимая связующая нить, взаимное проникновение наших душ. Так выпьем же за молчаливое слияние света в наших сердцах!.. И игра полилась дальше. Кончилось тем, что я не пожелал отбывать от соседа через ширинку. [330] Далеко! — кричу. — Мы пойдём совсемуще другим путём! — по-вождярски ору. — Нехоженым!.. Неезженым!.. Небеганым!.. Неписаным!.. Некаканым!.. Прошил одним тычком плеча локалку [331] в заборе, и я уже у себя в поместье. Вот так устроили с соседом праздничек кошенёнку. Посиди. Дай потрепаться. Дай пары спустить… У нас с тобой родство… Ещё два месячишка назад, как ты сейчас, вломился я в эту царёву дачу, спросил твоими словами. Мне, как видишь, в этой крепости сдали на пробу уголочек, а тебе не сдадут. Не только тут, а во всем честном секторе. Даю справку… Я частный наш сектор навеличиваю честным. Так вот, во всём честном секторе!
— Почему?
— Фу-фу!.. — парень глянул на меня вприщур. — Тонкая штучка… Помолчи, заверни крантик. Всё поясню… Оттопырь локаторы, ушки с макушки, и зорко слушай. Тут в каждом теремке понапихано молодых цыпок, как поганок на лужайке в урожайный год. Ты сулишь им копейки за койку, а они в горячке решают, можно ли этому незваному варягу сунуть под метёлочку всё, что добыли за всю честную жизнь. Секёшь? Они ж смотрят на тебя не как на квартиранта, а как на надёжного, на верного же-ни-ха, на од-но-ман-дат-ни-ка для своей угрявой Машки или там Глашки! Наконец как на будущего хозяюшку всего имения! Все-е-е-е-его! Нет, да ты секёшь? Ну? Ра-азный ведь угол подъезда к проблеме. У них квартирант — это вид, видимость, а суть — жених. А с твоими данными, мурик, лучше не соваться. Тебе, бухенвальдский крепыш, дешевле выпасть из игры. Ты не обижайся, я от чистоты сердца, в качестве совета… Не-е, ты на сегодняшний день не сватач!
— Да не собираюсь я жениться!
— А чего ж, братила, в честном секторе пасёшься? Не-ет! Тут закон: угол получает тот, кто подходит как жених. Есть даже негласный стандарт жениха для Его Величества честного сектора. Даю совет пока бесплатно… Чтоб тебе приблизиться к стандарту, надо вытянуть тебя слегка… Надо подрасти
