капельницами и глазами каштанового цвета. Я осматриваю и все остальные кресла. Может быть, я просто придумала его. Ведь это действительно довольно странно — что он так запросто подошел тогда ко мне и заговорил.
Джек ждет в коридоре под табличкой, на которой написано: «Ко всем отделениям». Скрестив руки на груди, он говорит:
— А подольше ты не могла идти? За это время папа уже мог умереть.
И сразу отводит глаза: ему становится стыдно за сказанные слова. Потом поворачивается, взлетает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и забегает в лифт. Придерживает для меня дверь. А я смотрю на список отделений на табличке рядом с лифтом: онкология, урология, флеботомия.
— Откуда ты знаешь, куда идти? — спрашиваю я.
— Мне мама сказала.
Мы выходим на третьем этаже, и Джек ведет меня по широким светлым коридорам. По обеим сторонам таблички и стрелки, указывающие путь к отделениям с еще более сложными названиями. Я понятия не имею, что они все означают.
Джек замирает перед закрытой дверью. Рядом на стене висит табличка с надписью «Кардиологическое отделение».
Из дверей выбегает мама. Она прижимает нас к себе, а потом проводит внутрь. Останавливается у большой стойки, расположенной в полукруглом холле. Сразу позади стойки видны три большие палаты с кроватями, и повсюду мелькают медсестры.
— Мне можно брать с собой только одного из вас, по очереди, — говорит мама, переводя взгляд с меня на Джека. — Папа пока чувствует себя плохо.
— Я первая, — говорю я. — Мне очень нужно.
В конце концов, ведь именно я была с папой, когда все это произошло.
Джек опускает одно из пластиковых кресел, расположенных вдоль стен, и, глядя прямо перед собой, бормочет:
— Давай недолго.
Мама берет меня за руку.
— Ты готова?
Мы заходим в длинную узкую комнату. По обеим сторонам — синие занавески, подвешенные к потолку: они отгораживают койки. Повсюду какие-то аппараты, что-то пищит и гудит. Но здесь все равно гораздо тише, чем в остальной больнице. Мама останавливается у последней койки по правую руку. Медленно и осторожно отодвигает занавеску в сторону.
— Грэм, я привела Айлу, — говорит она.
Я вытягиваю шею и смотрю через ее плечо. Папа лежит с закрытыми глазами, голова покоится на подушке, из носа торчат какие-то трубки. Из-под простыни тянутся провода, подсоединенные к какому-то монитору.
— С ним все нормально? — спрашиваю я. — Выглядит он до сих пор не очень.
Не знаю, чего я ждала, но точно не этого. Я надеялась, что сегодня папа будет выглядеть хоть чуточку здоровее, таким, как раньше.
Мама кивает:
— С ним все нормально. Он уснул, но только что был в сознании.
Она обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет кофе и несвежей одеждой. Наверное, она очень устала, ведь она провела здесь всю ночь.
— Где ты спала? — спрашиваю я у нее.
Мама кивает на жесткий стул у кровати.
— Поверь, у дедушки намного удобнее.
Она пытается улыбнуться. Глаза у нее опухли. Я наклоняюсь и касаюсь папиной руки. Кожа у него теплая и сухая, а не холодная и влажная, как накануне.
— И что теперь будет? — спрашиваю я у мамы. — Его отпустят домой?
Мама качает головой:
— Врачи хотят за ним понаблюдать. То, что случилось вчера… было очень серьезно. Его сердце перестало биться ритмично, начало работать в совершенно другом ритме. Нужно устранить эту проблему перед тем, как выписывать его.
— Но с ним все будет хорошо? — спрашиваю я, не сводя глаз с папиной груди, которая слегка поднимается и опускается. — В смысле, он же не…
Я давлюсь словами и замолкаю. Мама крепче обнимает меня за плечи.
— Через несколько дней будет понятнее, — шепчет она. — Не волнуйся, он никуда не исчезнет.
Мне хочется верить ей, но папа выглядит слишком уж нездоровым. Тут он начинает просыпаться: у него подрагивают ресницы. Я наклоняюсь к нему.
— Не дави ему на грудь, — предупреждает мама.
Увидев меня, папа слабо улыбается. Переводит взгляд с меня на маму и обратно.
— Прости, что напугал тебя, птенчик, — шепчет он.
Голос у него тоже какой-то невесомый, словно пух одуванчика.
Я склоняюсь ближе к нему.
— Теперь все хорошо?
— Уже почти.
Снова тень улыбки мелькает у него на губах, а потом он спрашивает:
— Ты нашла лебедей?
Я издаю какой-то непонятный звук, слегка напоминающий смешок:
— Ты что, забыл? Мне было немного не до того, я волновалась за тебя.
Папа смотрит мне в глаза.
— Я тобой горжусь. Ты все сделала правильно.
Он пытается сказать что-то еще, рассказать о том, что произошло. Но слова будто уплывают от него в самой середине предложения. Вскоре мама снова обнимает меня за плечи.
— Давай позовем Джека, пока папа еще не слишком устал, — мягко говорит она. — Встретимся в кафе минут через двадцать?
Я киваю. Снова касаюсь папиной руки. Мне не хочется покидать папу. Мне страшно и кажется, будто, как только я уйду, с ним случится что-нибудь плохое. Я замираю, уже взявшись рукой за занавеску, и не могу оторвать от папы взгляда.
— Со мной все будет хорошо, — шепчет он. — Обещай, что не будешь волноваться.
Но как я могу такое обещать, если чувствую, что именно я во всем и виновата? Если бы я не согласилась тогда ехать с ним искать лебедей, ничего этого вообще не случилось бы.
Мама ласково подталкивает меня в спину.
— Иди позови Джека, — снова говорит она. — Папа в надежных руках.
Каждый мой шаг от папы дается мне с трудом. Такое ощущение, будто у меня на ногах мощные магниты и они тянут меня обратно, к нему.
Увидев меня, Джек сразу встает. Сиденье с шумом захлопывается.
— Как он? — спрашивает Джек.
Я смотрю на него пустыми глазами, кажется, что пальцами я до сих пор сжимаю занавеску у кровати.
— Ну… он какой-то притихший.
— Но ему лучше?
— Наверное.
Я иду дальше словно во сне. Толкаю двери, ведущие в коридор, и стою там, ничего не понимая. Я снова ощущаю волну в горле, которая пытается вырваться наружу. Мне хочется свернуться калачиком прямо здесь, посреди коридора, и плакать. Но повсюду люди, спрятаться негде. Я сосредоточенно переставляю ноги. Не знаю, куда направляюсь, я по-прежнему не хочу уходить от папы, но знаю, что мама права. Он в хороших руках. Все эти аппараты и трубки должны же как-то ему помогать.
Я двигаюсь вперед, пока не начинаю чувствовать, что волна в горле немного улеглась. Провожу рукой по бледно-персиковым стенам и заглядываю в помещения, мимо
