которых прохожу. В основном это приемные перед кабинетами или отходящие в сторону коридоры. Но попадается и несколько палат, которые можно рассмотреть через стекло.
Я останавливаюсь у одной из них и заглядываю внутрь. Там люди сидят на койках и смотрят телевизор, некоторые читают. Никаких трубок в носу или занавесок вокруг кровати. Никто из пациентов не выглядит так, как папа, и не кажется таким больным. Я думаю: наверное, у папы самое тяжелое состояние среди всех пациентов больницы.
Поворачиваю за угол. Полы здесь так же сверкают, а стены стали бледно-голубыми. Не знаю, как я теперь смогу найти кафе, но мне даже нравится вот так бродить по больнице.
А потом я замечаю его. Узнаю я его не сразу, потому что сейчас он без капельницы. Но благодаря колючим рыжим волосам становится понятно: это Гарри. Странно, но я чувствую некое облегчение. Я направляюсь к нему по коридору, он не оборачивается.
Прислонившись к дверному косяку, он наблюдает за каким-то помещением. По выражению его лица я догадываюсь: он занимается примерно тем же, что я делала только что в других коридорах, — высматривает самого больного пациента в палате. Но, подойдя ближе, понимаю, что он наблюдает за какой-то большой приемной. Я встаю прямо у него за спиной, но он все еще не догадывается, что я здесь.
— Привет, — говорю я тихо.
И сразу начинаю волноваться, что Гарри меня не расслышал, потому что он оборачивается не сразу, а только через несколько секунд.
Но он все-таки расслышал и ужасно удивился, что это я.
— Ты снова здесь? — спрашивает он.
— Да, потому что мой папа в…
— Кардиологическом отделении. Точно. Это там, дальше по коридору.
Я молчу, кусаю губу. Потом заглядываю в приемное отделение.
— Что ты делаешь?
Гарри тоже смотрит в ту сторону.
— Да не знаю. Наверно, мне просто нравится наблюдать за людьми.
Я хмурюсь, но он ничего не прибавляет. Сегодня его щеки розовее, он не кажется таким бледным. Поверх пижамы у него надет свитер.
— Ты еще болеешь?
Гарри улыбается:
— Я всегда болею.
Потом отталкивается от косяка и спрашивает:
— Хочешь, покажу тебе здесь все?
Я даже не успеваю ответить, а он уже поворачивается и куда-то идет. Я стою в нерешительности: он правда этого хочет? Но Гарри оглядывается на меня через плечо.
— За этой дверью мое отделение, — говорит он, остановившись у закрытой двери в нескольких метрах от меня. — Хочешь взглянуть?
Хочу, наверное… потому что пока не готова идти в кафе и выслушивать, в каком тяжелом состоянии сейчас папа. Но это тоже как-то странно. Мы ведь толком и не знакомы. Человек может быть таким приветливым, только если ему от тебя что-нибудь нужно.
— Мне пора возвращаться, — отвечаю я.
Гарри пожимает плечами, отворачивается и набирает код на панели у двери. Ждет сигнала, тянет дверь на себя и оставляет ее открытой.
— Здесь всегда немного дурдом, — говорит он, кивком указывая внутрь. — Совсем непохоже на кардиологию.
Он продолжает держать дверь открытой. И я решаю последовать за ним.
Первое, что я замечаю: здесь все розовое. Ярко-розовое. И стены, и пол, и стойка в центре холла, и кресла рядом с ней. Единственное, что здесь не розового цвета, — это потолок; он небесно-голубой, и там и сям на нем нарисованы белые облачка. А еще здесь шумно. Слышатся разговоры, музыка, передача по телевизору, детский плач. Гарри проводит меня через весь этот гул. Машет медсестре, которая идет в нашу сторону.
— Это Айла, — говорит он ей.
Медсестра удивленно приподнимает бровь, когда мы проходим мимо; наверно, она подумала, что я девушка Гарри. Я быстро отвожу глаза и смотрю на часы на стене — 9:45. Мама скоро уже будет в кафе.
Я заглядываю в комнаты по обеим сторонам коридора, пытаюсь понять, что здесь происходит. Повсюду дети: лежат на кроватях, играют в игры с родителями, сидят на диванах в яркой комнате с фиолетовыми стенами. Мимо нас проходит маленький мальчик, абсолютно лысый.
— Что это за место? — спрашиваю я тихо.
— Детское онкологическое отделение.
Я резко останавливаюсь прямо посреди коридора.
— У тебя рак? Правда?
Гарри поворачивается ко мне, слегка морщит лоб.
— Ну… я сюда не повеселиться пришел. — Он внимательно смотрит на меня. — Острый лимфобластный лейкоз. Бред, правда?
Он корчит гримасу. Я не смеюсь, хотя он, кажется, этого ждет. Я совершенно сбита с толку. И стараюсь не смотреть на его волосы. Они кажутся такими густыми. Он не выглядит как человек, больной раком.
— Ты уверен?
У него вырывается смешок:
— Кажется, трех лет лечения мне хватило, чтобы в этом убедиться. Правда, сейчас я в ремиссии. Это значит, что рак ненадолго отступил, поэтому меня просто накачивают химией, чтобы все оставалось так, как сейчас. — Он перехватывает мой взгляд. — Волосы пока на месте. Но через несколько дней все может измениться.
— Но ты даже не выглядишь больным, — говорю я. — Сегодня — точно нет.
— Потому что во мне сейчас чужая кровь. — Заметив мое смущение, он подмигивает, наклоняется ко мне и шепчет на ухо: — Это просто переливание крови, я не вампир, если вдруг ты об этом подумала.
Я наконец улыбаюсь. Он так искренне говорит со мной. И ведет себя так, словно жить с раком — это естественно. Но ведь он серьезно болен. Возможно, так же серьезно, как папа. Мне кажется даже несправедливым, что Гарри с виду куда свежее и бодрее. Мне не хочется встречаться с ним глазами, вместо этого я принимаюсь разглядывать коридор. В палате напротив какая-то девочка смотрит на меня с кровати. Она выглядит совершенно измученной, почти без сознания. У меня вдруг возникает чувство, будто я вторгаюсь в чужую жизнь.
— А мне вообще сюда можно? — спрашиваю я. — Как-то это все странно.
— Ты же со мной, все в порядке.
— Но я ведь даже не знаю тебя, мы едва знакомы.
— А это важно? Я тоже не знаю здесь никого из ребят, — отвечает Гарри, шагая дальше. — Кстати, это педиатрическое отделение, так что здесь нет специальных часов посещения.
— Педиатрическое отделение?
— Ну, для детей. — Он закатывает глаза. — Они думают, что нам здесь очень одиноко, поэтому наши двери всегда открыты. Ну ок.
Он останавливается у открытой двери. Я заглядываю в палату. В ней две кровати, но только одна выглядит так, как будто на ней спали. Стены в палате светло-зеленые, на одной висит большой плоский телевизор. Эта палата совершенно не похожа на то место, где сейчас лежит папа.
— Я здесь самый взрослый, — объясняет Гарри. — Поэтому ко мне никого не подселяют. Ну, если сам
