ненормальный, так это они! Два часа кряду над собой издеваются, на завтрак еле приползают. Врачи смеются, говорят, у нас Олимпиаду проводить можно.
От нервов здесь лечимся. На людей не бросаемся, не лаем, не кусаемся, а ты что подумала, милая? На тебе ж лица нет, как меня увидела… Депрессия у меня. Врачи говорят, лечить надо, вот я и согласилась лечь. Сказали, что дома только хуже станет. Я и легла, сама попросилась. Дочка у меня померла. Проводницей работала, вагонами её раздавило, – женщина всхлипнула, прижала к глазам платок. – Сейчас… пройдёт.
Рита погладила её по руке, это как-то само собой получилось. Женщина посмотрела на неё и попыталась улыбнуться, но не смогла.
– Она у меня одна была, дочка–то, теперь вот нету… Я сама в том поезде ехала, в последнем вагоне, а дочка во втором. Ночью случилось… Первые три вагона в гармошку сплющило. Вот с тех пор спать не могу – вижу в каждом сне, как вагоны друг в дружку вминаются… Второй год не сплю, боюсь глаза закрыть. С таблеткам ихними только и сплю. Выпишут меня, полгода нормально всё, после опять начинается. Опять не сплю, по дочке плачу. В гробу закрытом хоронили, не повидались мы с ней…
Ну и другие тоже здесь… Вон парень, с рыжей в кустах тискается – школу с медалью окончил, занимался с утра до ночи, в МГУ поступать хотел. Перезанимался. Голова думать отказалась, от перенапряжения. Так он теперь всем рассказывает – ой, умора! – будто ему казалось, что голова–то оторвалась! И он в авоське её таскал, без головы-то не пойдёшь ведь! Вот ведь удумал–то, умрёшь с ним! Сам рассказывает, и сам же ржёт. А может, сочиняет. Придуривается, чтобы в армию не забрали. Экзамены не сдал, провалился, вот и боится теперь – в вооруженные силы загреметь. Парень он видный, язык подвешен, девки вокруг него хороводятся, он и старается… Артист!
Рита сидела на скамейке рядом со словоохотливой женщиной (про которую уже не думала, что она психически больна) и с интересом расспрашивала её, наблюдая за веселящейся у теннисного стола компанией: «А у них что? Чем они… болеют?»
Женщина проследила за её взглядом и сказала буднично, как о чём–то несущественном:
– Да кто чем… Вот та рыженькая, симпатичная – это Маринка. Ей пятнадцать недавно исполнилось, здесь отмечали, – женщина понизила голос. – Так бы домой съездила, здесь на выходные домой можно, под расписку… А Маринку кто же отпустит? Гонорея у неё, венерическая. Родители у неё «шишки», не то в МИДе работают, не то во Внешторге, а девчонка с четырнадцати лет по рукам пошла. Достукалась. Лечится теперь, а на уме всё одно! Она и здесь – с Витькой гуляет, так и липнет к нему. Вон, гляди, а коленки к нему уселась, бесстыжая. Тьфу! – в сердцах плюнула женщина.
А вон та, красивая, с волосами длинными, – истерики у неё. Нервы. Муж от неё ушел, вот и сорвалась с резьбы. Табуретку об стену разбила, со всего маху. На дочку все дни орала, аж стены тряслись. Из-за тебя, говорит, папа от нас ушел, потому что ты его не слушалась. А дочке–то всего шесть. Соседи услыхали, милицию вызвали.
И пьёт она. Раньше, говорит, не пила, с горя она это… Дочку–то у неё отобрали, в приюте пока живет, в социальном. Ленка опамятовалась и в больницу легла, сама пришла. Вылечусь, говорит, дочку заберу и жить буду с ней, а без неё мне незачем. Так ей дружки втихаря спирт приносят! Она отказаться не может, пьёт… От чего лечится, то и пьёт! Дочку её жалко…
Выходит, они не психи, они нормальные, а лечатся в психушке?! – недоумевала Рита. – Выходит, что так. Просто нервы расшатались, вот и легли, сами сюда пришли, на своих ногах, никто не принуждал. Значит, и Женька не сошла с ума, как сказала про неё Олька. Такого наговорила о матери… Значит, всё неправда? – Рита приободрилась. У Женьки обыкновенная депрессия на нервной почве. Олькиными стараниями, не иначе!
Нет, ну до чего додумалась! Мать, значит, в психушку, а квартира им с Игорем останется. Насочиняла о матери бог знает что – и невменяемая она, и заговаривается. И заявление в милицию накатали: они, молодая семья, не могут проживать на принадлежащей Ольке по закону жилплощади, так как мать с отчимом–алкоголиком постоянно скандалят. Мать уже лежала в психбольнице, тогда её быстро вылечили, но она взялась за старое. Олька боится оставлять ребёнка с ней наедине – ведь мать, когда на неё «находит», способна на всё! И Женьку снова забрали в больницу – уже надолго.
До чего же додумалась хитрюшка Олька! С детства не любила мать и дождалась, отомстила (хотя было за что). Оговорила мать. Всё это было – не о Женьке, которая справлялась со своими бедами сама, ни к кому не обращаясь за помощью. И Ольку вырастила одна, образование ей дала.
Олька на дневном училась, а Женька вкалывала, с язвой желудка и пиелонефритом. И не вина Валерий Семёныча, что отказался кормить «молодую семью», сколько можно кормить, сами взрослые, поженились, так живите на свои. Валерка в принципе прав, она ведь ему не родная. Не хочет он всю жизнь на чужих детей горбатиться, потом на внуков.
Если Женька сумасшедшая, то в кого же Олька такая умная? Чересчур умная, надо признать…
Взбалмошная, крикливая, суматошная Женька, которой Рита, узнав о больнице, разом и навсегда простила все обиды и, сорвавшись, поехала к ней – чтобы сказать, что любит её, что Женька непременно выздоровеет, вернется домой и будет нянчить внука. Рита скажет ей это, и Женька непременно поправится, захочет стать счастливой и станет, она ведь столько всего перенесла, справится и с этим. Она справится!
– Вон тётка твоя идёт, встречай! – улыбнулась её собеседница и поднялась со скамейки. – Я пойду, похожу. Засиделась с тобой…
Рита посмотрела в указанном направлении и увидела Женьку – та неуверенно шла по дорожке, словно не понимала, зачем она идёт и к кому. «Ей же сказали, что я приехала! Да что ж она… Может, у неё это от лекарств? Или не простила меня до сих пор?»
– Женя-ааа!! – заорала Рита и сорвавшись со скамейки побежала ей навстречу. Обняла, повисла на шее, зашептала в ухо: «Жень, ну прости меня! Прости! Я ж тогда не знала, что ты болеешь, что нервы у тебя… Я думала, ты
