Горбун сам испугался, заметив такую перемену. В разговорах с ним она стала строга и требовательна, даже начала входить в мелочи; он не спал ночей, приводя в порядок счета. Часто приходило ему в голову бросить все и бежать, задушив свою страсть; то бешено скрежетал он зубами и клялся мстить Саре. Ее суровое обхождение с ним развивало его злобу; иногда он до того забывался, что говорил ей грубости, и тогда Сара не щадила его и уничтожала своим высокомерным презрением.
После одной из таких сцен горбун в отчаянии прибежал в свою комнату, долго ходил неровными шагами и все повторял злобным голосом:
— Еще одно средство! Если нет, я задушу в груди эту постыдную страсть; и тогда она увидит, с кем имеет дело!
Сара ужаснулась, увидав счета; дела были страшно запутаны. Нужно было заплатить огромную сумму, чтоб только выехать из Парижа. Она призвала горбуна на совет, но даже прибегнув к его помощи, не переменила своего презрительного голоса: казалось, она каждую минуту готова была выгнать его; он стал ей невыносим. Припоминая все его действия, она ужаснулась собственной неосторожности: горбун знал все ее тайны. К тому же она инстинктом почувствовала, что его привязанность, его заботливость слишком велики, чтоб их можно было объяснить денежными целями.
— Я не могу оставаться здесь долее, я хочу уехать! Если мой муж захочет еще остаться, я уеду одна, с сыном! — гордо говорила Сара.
Горбун язвительно улыбнулся.
— Ваш муж не может уехать в Россию! — сказал он, вынув из кармана письмо и подавая ей.
— Это что за вздор? — строго спросила Сара.
— Прочтите, — холодно отвечал горбун. — Письмо писано ко мне, но я нахожу нужным показать его вам.
Сара вырвала письмо из рук горбуна, быстро развернула и стала читать. Вот его содержание:
«Я гибну, спаси меня! Употреби все свое старание достать мне денег, ради бога, денег! Если нет средств достать их, я застрелюсь. Честь моего дома того требует. Должники грозят мне тюрьмой… мне! Я не вынесу такого унижения; спаси меня, спаси! Я остепенюсь, даю тебе слово бросить карты, только избавь меня от преступления! Постарайся, чтобы моя жена ничего не узнала…» и пр.
Сара долго читала и перечитывала письмо своего мужа к горбуну. Он стоял перед ней, заложив руки назад, и любовался ее ужасом. Наконец она молча протянула руку с письмом к канделябре.
— Что вы хотите сделать? — в испуге закричал горбун и кинулся к ней.
— Уничтожить наш письменный позор! — отвечала она с презрительной улыбкой и поднесла письмо к огню.
— Остановитесь! — грозно сказал горбун. Сара вздрогнула и невольно опустила руку.
— Оно не вам принадлежит! — сказал горбун и смело взял у ней письмо.
Дерзость его так удивила Сару, что она решительно потерялась и смотрела на своего поверенного такими глазами, как будто видела его в первый раз!
— Ваша честь, честь всего вашего семейства, жизнь отца вашего ребенка — все, все зависит теперь от вас! — торжественно сказал горбун.
Сара выпрямилась.
— Ты, кажется, воображаешь, — сказала она, окинув его гордым и презрительным взглядом, — что мне нужно твое ободрение, когда дело идет, о сохранении чести той фамилии, которую я ношу. — Знай, что я лучше соглашусь сто раз умереть, чем допущу такой позор! Возьми все мои брильянты, — продолжала она повелительным и более спокойным голосом. — Возьми все, что я имею дорогого! Я расстанусь со всем. Надо думать о спасении нашей чести.
Горбун вздохнул.
— Ваши вещи трудно выкупить, — отвечал он жалобным и вместе насмешливым голосом. — Они слишком дорого заложены. Я уж вам докладывал…
— Как? — с испугом спросила Сара.
— Вот формальный акт, подписанный вами, — отвечал горбун, подавая ей бумагу.
Сара отрицательно махнула рукой. — Возьми все серебро, все, что есть еще у нас ценного, — сказала она, кусая губы. — Продай все, слышишь? Только не забудь снять наш герб…
Она остановилась, придумывая, что еще можно продать.
— Ну, одним словом, продай все…
Горбун лукаво улыбнулся.
— Но боже мой! — сказал он с притворным отчаянием. — Вы забыли, что у нас давно серебро все продано… Все, что есть — не настоящее…
— Мы разорены, мы погибли! — воскликнула Сара с ужасом и негодованием. — О, ради бога, — прибавила она умоляющим голосом, — спаси нашу честь, достань нам денег! Боже! Неужели я дошла до такой нищеты, что должна погибнуть?
— Знаете ли вы, сколько вам нужно денег? — спросил мрачно горбун.
— Сколько?
Он молча подал ей счета.
— Не может быть, не может быть! — гневно воскликнула Сара,
— Вот ваши векселя, — он показал их. — Срок уже кончился, кредиторы требуют уплаты…
— Бедный, бедный мой сын! — простонала Сара рыдая.
С минуту длилось молчание. Сара плакала; горбун дышал тяжело. Вдруг Сара кинулась к нему; она осыпала его самыми нежными названьями и умоляла спасти их честь…
— О, пожалей моего сына! — говорила она. — Он дитя. Я, одна я виновата во всем… он дитя…
Горбун был страшен, глаза его налились кровью, грудь и горб судорожно колыхались. Несколько раз хотел он говорить, но язык не повиновался ему, и он только махал руками, как будто прося пощады. Наконец он собрался с силами и тихо сказал Саре, которая рыдала, закрыв лицо руками.
— Вы спасены!
— Я надеялась! — надменно сказала Сара отняв руки от лица, в котором появилось прежнее гордое выражение, и кивнув головой.
Горбун побледнел.
— Только с условием, — прибавил он поспешно.
— Я на все готова! — отвечала она решительно. Горбун молчал.
— Ну, что же? Говори, какие условия? Горбун продолжал молчать.
— Что значит твое молчание? — запальчиво спросила Сара.
Он сдвинул брови. Видно было, что в душе его совершалась борьба.
— Не мучь меня, говори скорее! — сказала Сара более кротким голосом.
Он стал ходить по комнате. Сара пожала плечами и следила с гневом и удивлением, как он прохаживался. Наконец горбун неожиданно остановился прямо против Сары и, глядя ей в глаза, мрачно сказал:
— У меня есть человек, который вам даст денег…
— Я не буду жалеть процентов, и ты будешь награжден…
Горбун пожал плечами и горько улыбнулся.
— Процентов он не хочет!
— Кто ж он такой? — с удивлением спросила Сара.
— Неужели вы до сих пор не поняли преданного вам человека? Я готов положить за вас жизнь!
И горбун тихо опустился на колени.
— Встань, — сказала Сара покровительным тоном, — преданность твою к нашему дому я знаю!
И она величественно протянула ему руку; он с жаром поцеловал ее. Сара, с гневом вырвала свою руку, но тотчас же победила свое негодование и ласково сказала:
— Встань и скажи мне, как и что придумал ты сделать?
Горбун собрался с силами; лицо его приняло выражение холодное и решительное. Он начал:
— Вам нужны деньги… для спасения чести вашей фамилии?
— Да! — с сердцем перебила Сара.
— Ваша гибель неизбежна…
Сара улыбнулась; теперь мысль о гибели казалась уже ей невозможною.
— Есть человек, который спасет вас… Какая будет ему награда?
Сара подумала и гордо отвечала:
— Устроив свои дела, я заплачу ему вдвое. Горбун презрительно покачал головой:
— Не из корысти делает он…
— Ну, моя признательность, — холодно и важно заметила Бранчевская.
Несколько минут они молча, испытующим взором смотрели друг на друга. Горбун первый прервал молчание:
— А как далеко будет простираться ваша признательность к человеку, который спасет честь вашу и всего вашего семейства? — спросил он.
— Я не понимаю тебя, — запальчиво сказала Сара.
— Какие границы положите вы своей признательности?
И горбун потупил глаза, голос его дрожал.
— Что ты такое говоришь? Я тебя не понимаю! Какие границы? — грозно спросила Сара.
Горбун молчал. Он походил на человека, которому прочли смертный приговор.
— И что за лицо у тебя? Ты как будто убил кого? — в испуге произнесла Сара.
— Я никого не убивал… меня всю жизнь убивали люди своими насмешками, презрением, своими злыми поступками со мной. Я рожден не для такой роли, какую мне дали играть в жизни. Мое безобразие… я знаю: оно дело рук людских… Да! Я покорился судьбе, я жил страдая; но людям показалось мало моих страданий, и они… О! они жестоко поступили со мной! Вот уж несколько лет, как ни днем, ни ночью я не знаю покоя! Я иссох, для меня нет радостей, моя жизнь — ад со всеми его муками! Я с радостью встретил бы смерть… Но пожалейте же меня! Дайте мне хоть умереть по-человечески!
— Горбун, казалось, не помнил, что говорил; слова невольно срывались с его языка. Сару возмутила такая фамильярность; она слушала его с удивлением. Часто и прежде говаривал он ей о своем рождении, о своей жизни; но Сара не понимала, к чему клонились его речи.
