Дора тушит сигарету в пепельнице, хоть она выкурена всего наполовину. Сдавливает ее так, что она складывается гармошкой, и встает со стула.
– Сент-Экзюпери, вашу точку зрения я не разделяю. Думаю, что я даже ее не понимаю. Но вот что я вам скажу: я ее уважаю.
Он поднимает воротник своего пальто шерстяного сукна, поворачивается и идет прочь по бульвару, пока его силуэт не теряется среди шляп вечерних прохожих.
Тони прощается с лейтенантом до завтрашнего дня, когда им предстоит возвращаться в Орконт. На сегодня у него остается еще один важный визит. Уже несколько недель он не виделся с Консуэло.
Несколько дней назад он ей звонил, чтобы избежать такого фиаско, который случился в прошлый раз, когда он, воспользовавшись визитом в министерство информации, забежал домой, желая устроить сюрприз, но никого не застал. Дверь он открыл своим ключом, но единственным, что он обнаружил в квартире, был бардак: разбросанные повсюду иллюстрированные журналы, одежда, разрозненная обувь, недорасписанная керамическая посуда в комнате, превращенной Консуэло в мастерскую. Тони провел там ночь, встал на следующее утро, позавтракал и ушел, а Консуэло так и не появилась. Три дня спустя она позвонила ему на авиабазу и заявила, что сейчас расписывает вазу, в которую намерена поставить первые весенние цветы. Говорила о друзьях, что спрашивают о нем, а еще о том, как невыносимо заносчивы официанты в «Кафе де Флор». Ни слова о своем отсутствии дома. Он тоже не стал просить объяснений.
Подойдя к своей двери, он жмет на кнопку звонка, но никто не отвечает. Звонит еще раз – опять не открывают. Он уже раздумывает, звонить ли в третий раз или воспользоваться своим ключом, но тут слышит, как поворачивается в замке ключ, и дверь раскрывается.
– Извини, дорогой, я была в ванной.
Она стоит на пороге, вся мокрая.
– Консуэло… ты же голая!
– Конечно, Папуас. Ненавижу купаться одетой.
Капли воды сбегают по ее миниатюрному, но очень пропорциональному телу, черные волосы блестят.
– Ты всегда была безумно красивой женщиной.
Она улыбается.
– Приготовить тебе выпить?
И направляется к шкафчику-бару, плотно уставленному бутылками, посылая ему приветы ягодицами фарфоровой куколки.
– Одеваться не будешь?
Она перебирает бутылки, ее маленькие грудки ритмично покачиваются.
– А ты хочешь, чтобы я оделась?
Тони смеется.
– По правде говоря, нет.
– Знаешь что? Я тоже хочу оказать содействие французской армии.
– Вот оно что! А как?
Она подходит с двумя бокалами перно со льдом, ледышки слегка позвякивают. Тони смеется, а она легонько подталкивает его, пока он не падает на диван. Он бы протестовал, хотя бы в шутку, говоря, что им было бы гораздо удобнее на кровати, но уже знает предрассудки Консуэло: она никогда не занимается любовью там, где спит.
Глава 83. Орконт (Франция), 1940 год
Наступил апрель, и зло проснулось. Нацисты настолько расчетливы, что дали пройти зиме и позволили французам расслабиться: после недель и недель бездействия дисциплина во французской армии ослабла. То, что выглядело затишьем, на самом деле было месяцами лихорадочной работы на германских заводах. Когда их военная машина покатит в направлении Франции, барьеры на ее пути будут падать один за другим, как костяшки домино. Война – игра жестоких детей.
Разведгруппа приходит в состояние бурного кипения. Высшее командование требует ежедневных докладов о вражеских позициях. Полеты с каждым днем становятся все более рискованными, каждый день множатся трагедии.
Тони подходит к окну и наблюдает за полосой. Майор Альяс ходит по ней туда и обратно, сцепив за спиной руки. На улице холодно, но бушлата на нем нет. Он забыл о холоде. Машина с экипажем в составе летчика Шаррона, фотонаблюдателя Ренадо и стрелка Куртуа не вернулась.
Экипажу была поставлена боевая задача: через все линии противника долететь до Франкфурта в целях фотографирования военных заводов и создания карт бомбометания французской авиации. На высоте в четыре тысячи метров противовоздушная оборона не действует. А вот немецкие истребители – еще как. Быстрые, точные, безжалостные. Их же самолеты-разведчики как коровы, объект охоты голодных волков.
Когда выходят все сроки, рассчитанные по запасам топлива на борту, все уже знают, что они не вернутся. Альяс смотрит на часы, делает последний круг, идет прямиком в бытовку, используемую как кабинет, и с грохотом закрывает за собой дверь. Вскоре можно видеть его ординарца, тот пересекает покрытую асфальтом дорожку, отделяющую скворечник майора от офицерской гостиной. Он идет за следующей порцией мяса, что будет брошена нацистам. Он входит в гостиную, все лица оборачиваются к нему. Кто станет следующим поленом, что поддержит огонь?
– Лейтенант Вансонно, вас ожидает командующий.
Вансонно берет фуражку и без лишних жестов идет к дверям. Он полетит прямиком к немецким линиям – жариться в самой середке решетки гриля, но по нему не скажешь, что он встревожен. Война превращает риск в рутину, точно такую же, как навести блеск на сапогах или подстричь над ушами волосы. Вансонно знает, что шансов вернуться у него – пятьдесят на пятьдесят. Орел или решка – игра на жизнь. Может статься, что это утро станет последним, которое он увидит, но в нем нет ни признака досады, а еще меньше – мятежа. Нет и ликования: в их части не практикуется ни стилистика ура-патриотов, ни пышные речи.
Альяс – командир, редко повышающий голос. Долго смотрит в глаза. Читает в зрачках своих солдат. Если видит там страх, дает пилоту
