Этих слов не было у Булгакова. Эти слова написал Миша Летов — Микол, терзаясь без сна теплой июльской ночью… На сцене студии шла его инсценировка.
Дали свет. Видно, репетиция кончилась. И тут Антон увидел его.
Микол ринулся к нему по проходу вниз. Антон прищурился, закурил, спрыгнул со сцены… и сделал вид, что они не знакомы.
— Антон… вы меня не узнаете? — весь ссутулившись, брякнул Микол, ненавидя себя за слабость — совсем не то ведь хотел сказать.
— Н-нет, простите, что-то не припоминаю. Вы ко мне?
Антон глядел на него в упор, на скуластом худом лице его ни один мускул не дрогнул. Он узнал Микола — это Микол сразу понял по короткому злому промельку в стальных глазах. К ним спешила какая-то девица с удивленными глазами в штанах-галифе. Она подскочила к Миколу:
— Вы, простите, по какому делу? Мы с пожарными уже решили вопрос.
Микол остановил её жестом, проглотил ком в горле, вдохнул воздуху…
— Ириш, товарищ по другому вопросу, — вмешался Антон. — Я с ним сам разберусь, — и кивком отпустил её.
Девица пожала плечами и отступила.
— Антон, вы знаете… а вы — вор! — негромко, но четко проговорил Микол, усилием воли заставив себя выдавить эти слова — он ненавидел скандалы, разборки и предпочитал скорее забыть подлеца, чем ввязаться в склоку.
— Хм… Круто!
Антон хмыкнул и замолчал. И продолжал внимательно, с недоброй улыбкой изучать стоявшего перед ним человека. Тот тоже замолк, не находясь, что делать и что говорить…
— А-а-а, вспомнил! — заорал вдруг Антон и хлопнул себя по лбу. — Мы встречались в музее Булгакова. Ты ещё тогда выпить на Патриках предлагал.
— На брудершафт мы с вами не пили, — ледяным, враз охрипшим голосом проскрипел Микол. — Поэтому будьте любезны обращаться ко мне «на вы»! В музее мы и правда встречались. Только ни о какой выпивке речи не было — мы говорили о моей инсценировке, которую я в тот же день у себя на квартире вам передал, — её текст звучит теперь с этой сцены.
— Х-ха! Ну, ты, старик, малость того — перебрал. За жизнь мы тогда побазарили — это точно, но вот с инсценировкой ты, старик, промахнулся. Может, скажешь, у тебя какое подтверждение есть, что ты мне её передал? — с сожалением глядя на автора, нахально пробросил шельма Антон.
— Нет, никакого документального подтверждения у меня нет, и вы это прекрасно знаете, иначе не вели бы себя так нагло и подло! — выпалил Микол, чувствуя, что сердце сейчас раздавит артерию, та лопнет, и он упадет…
— А на нэт и суда нэт! — почему-то с грузинским акцентом, ломаясь и разводя руками, подытожил Антон. — Мой совет, старик, не мешай! Пиво с водкой, да ещё если портвейном разбавить — эт-то знаешь… в общем, старик, береги себя! Заходи как-нибудь, бутылек раздавим. А сейчас — извини, видишь, запарка тут у меня — до премьеры месяц остался, к дню рождения Мастера спектакль выпускаем… Ты приходи на премьеру, я тебе контрамарку оставлю, только скажи фамилию, я запомню… Э, так как тебя звать-величать? — доносился вдогонку Миколу его судорожный скачущий смех….
А Микол уж бежал по проходу — вон из зала.
На улице как-то быстро и тревожно смеркалось, вечер валился на размякший от пьяного апрельского воздуха город, пахло сыростью, бензином и ещё чем-то пряным и острым… Той же дорогой, какой поспешал сюда, Микол бежал прочь из студии, не глядя по сторонам и выбирая маршрут скорее интуитивно и наугад, чем задумываясь, куда он торопится…
Крутой спуск Ивановского переулка швырнул беглеца в Подколокольный, там мимо старой Хитровки скользнул он к бульвару, перепрыгнул его и дальше помчался, все вперед и вперед, точно там, впереди, ждала его желанная цель… Улица Воронцово поле сначала немного дыбилась горкой, потом пошла под уклон, и Микол катился по ней, стараясь не допускать в сознание шквал отравленных мыслей, ни о чем не думать, бежать…
«Конец! Это конец…» — тупо билась в висок единственная прорвавшая заграждение воли мысль-партизанка… Он смирился с ней, лишь бы не прорвались те, другие, что стучались за ней… Потому что в них, — он знал, — был нещадный ему приговор. И догадывался, что приговор этот вершит не кто иной, как Михаил Афанасьевич Булгаков.
Он не принял его! Не пришелся ему Микол по душе — значит, чужой! Если б не был чужим, не было б такой позорной истории с инсценировкой, не позволил бы Мастер ученика своего обокрасть, вокруг пальца так ловко обвесть, вступился бы… Но Мастер не откликнулся, не отозвался — молчал… и самозванный его ученик, никому неизвестный чудак, по Москве со стыда подальше вприпрыжку бежит, а пройдоха-Антон руки с радости потирает — ещё бы, дельце ловкое провернул, да ещё дураку нос утер, — знай наших!
Он достиг неизменного своего Садового — Земляного вала, нырнул в переход, промелькнул в нем призрачной тенью, выскочил по ступенькам наружу и опять по прямой полетел — вперед, наугад…
Верхняя Сыромятническая улица, гремя чугуном трамваев, напугала его, но впереди замаячило море огней, купола, и Микол чуть-чуть успокоился. Улица изгибалась, падала вниз и проносилась по мосту над Яузой, оставляя по левую руку Андроников монастырь, а справа золотясь куполами храма Сергия Радонежского… И Микол понесся по ней, решив избранному прямому пути не изменять.
И все-таки он свернул. Свернул налево, не стал подыматься на мост — уж больно пустой и пугающей показалась ему отчего-то эта дорога. И, чуть присбавив шаг, — начал уже задыхаться, — направился к решетке набережной, чернеющей впереди.
Там — река. Она была близко. Она дышала, отсверкивая в свете зажегшихся фонарей… И неизвестно зачем Миколу понадобилось двигаться вдоль нее, засматриваться в нее, вытягивая и неестественно напрягая шею.
И тут он увидел изящно выгнутую арку моста, узорный рисунок перил, два ярких сиреневых фонаря, освещающих воду каким-то ненастоящим волшебным светом… Подбежал, торопясь… чугунные буквы увидел, прочел: «Таможенный мост». На той стороне реки тоже было два таких фонаря, и вода под ними играла, волновалась, заманивала… Она словно разом высветила все его одиночество, всю обиду, всю боль, и контраст этой боли и праздничного нездешнего света был таким резким, жутким таким, что Микол хрипло и отчаянно закричал, одним махом взбежал наверх, перегнулся через перила и потянулся к зыбкой, загадочно мерцавшей воде…
Но хриплый рев его перекрыл тонкий девичий крик:
— Стойте! Остановитесь!
Она бежала к нему — перелетела дорогу, вильнув в потоке машин на набережной, и вот уже, задыхаясь, стояла на самом верху, вцепившись в перила и глядя на него отчаянными глазами…
— Если вы туда, то и я…
